Позаботившись о волосах, Тарарах лег на шкуру, повернулся спиной к камину и закрыл глаза. Прошло десять минут. Со шкуры доносилось похрапывание. Решив, что питекантроп таким образом пожелал им «спокойной ночи!», Таня с Ванькой хотели уйти, но тут в большой клетке, стоявшей в дальнем углу, словно что-то взорвалось. Жар-птица со сломанным крылом заметалась, рассыпая сквозь прутья золотистые искры.
Отзываясь птице, застучал в деревянный ящик старый вурдалак. Века четыре назад он проглотил перстень Афины и превратился в черепаху. Со временем вурдалак так привык быть черепахой, что и сам теперь путался: кто он – черепаха, бывшая когда-то вурдалаком, или вурдалак, которому приснилось, что он был черепахой.
– Что это? – испуганно спросила Таня.
– Почуяли что-то зверушки… – шепотом ответил Ванька, и тут многобашенная громада Тибидохса вдруг сотряслась. Запрыгало пламя в камине. С потолка посыпались мелкие камни. Таня присела, защищая голову. Грохот уже стихал. Древняя магия надежно хранила школу волшебства от обрушения.
Тарарах заворочался на шкуре и, не открывая глаз, с досадой сказал:
– И чего им на месте не сидится?
– Кому?
– Котт, Гиетт и Бриарей вернулись вчера вечером.
– Титаны?
– Ну можно и так сказать. Все же я предпочитаю слово «гекатонхейры». У каждого по сто рук, по пятьдесят голов и немерено силушки. Нервничают ребятки, вот школа и ходит ходуном. И ведь не поймешь, чего они вообще сюда притащились. Тесно им в подвалах – не развернешься.
– А если спросить? – предложила Таня.
– Спроси! Дело хорошее! – охотно согласился Тарарах, придвигаясь ближе к камину.
– А что? Не говорят?
– Думаешь, к ним так просто сунуться? Иди сбегай к солнцу – зачерпни ведро газа! Все сто пятьдесят голов кричат разом, ни бельмеса не понять, сразу глохнешь… – Тарарах зевнул и заснул окончательно.
На его темных волосах, обильно смазанных жиром, объединились два пламени – мерцание огня и сияние метавшейся жар-птицы.
* * *
Спала Таня мало. Недаром выживание преподавали у них старые боевые магусы. Когда отдыхаешь в мягкой постели, тепло укутанный, – не восстановишься и за девять часов. Будешь шататься вялый и сонный, с мешками под глазами и никогда не спрыгнешь с Кофейникуса возбуждалуса. Зато на голой земле или на полу при открытых окнах тело быстро становится бодрым. Где-то под утро, часам к трем, неудобство от холода и жесткости перебарывает усталость, и ты снова свежий как огурчик. Главная премудрость – не застудить поясницу, но это мелочи. На это есть легкие одеяла, особые согревающие заклинания и пояса из собачьей шерсти.
