Туркестанские повести | страница 38
Беспокойная военная служба часто бросала Васильевых с места на место. Людмилин отец был на флоте в период империалистической войны, воевал в гражданскую — сражался с врагами революции на море, на земле и в небе.
Много разных историй о нем рассказывала Людина мать. Я заслушивался ее…
Шумят ныне над могилой Павла Васильева столетние сосны, рассказывают живым о судьбе ветерана двух революций и четырех войн, а рядом гудит веселая дорога, радуясь тому, что оставил после себя этот светлый человек — коммунист Павел Васильев.
Сама Люда никогда не рассказывала мне об отце. Да и о себе почти ничего не говорила. Я знал, что родилась она, кажется, в Севастополе, жила где-то на Черной речке Дальневосточья, а теперь живет здесь, под Москвой, учится в педагогическом институте. Вот и все.
Если бы меня спросили, почему мне нравится Людмила, я бы не сумел ответить. За красоту? Но есть девчонки интереснее…
У нее густые темно-коричневые волосы, глубокие карие глаза, тонкие губы с крутым изломом. Одевается она скромно, но красиво. Никогда не поет, не декламирует стихов, как я, а ведь знает их множество.
Мы бывали с ней в театрах, на ВДНХ, в Лужниках, любили бродить по подмосковному лесу. И там целовались…
А потом… Как начался разлад?
Вечер был особенно шумным. В сопровождении своей старшей сестры в клуб первый раз пришла Крошка. Так мы прозвали Тоню — тоненькую, как хрустальная рюмка, девчушку со светло-русыми вьющимися локонами и голубыми глазами. Увидев ее, Луков схватился за сердце.
Виктор быстро сориентировался и объявил офицерский вальс. Все офицеры были с женами, только он один холостяк. Ему и досталась Крошка. Однако я перехитрил его — пригласил на танец Тонину сестру. Она-то мне и рассказала, что Крошка учится в планово-экономическом институте и что живут они с мамой в большом четырехэтажном доме, рядом с текстильной фабрикой.
Потом, забыв обо всем, я пригласил Тоню. Танцевал все подряд, даже те танцы, которые казались мне непостижимыми.
Больше я не смотрел ни на кого. И танцевал только с ней, с Крошкой…
Когда я прибежал из кинобудки, где именем Лукова приказал играть только те пластинки, которые нравились мне, в зале было тихо, как перед бурей. Хлынула музыка. Я взял Тоню за руку и под любопытными взглядами всего зала вышел с ней на середину. Это был мой танец.
И вдруг… Звонкая пощечина обожгла мне лицо. Людмилина пощечина.
Я выбежал из зала.
— Ничего, все утрясется, — успокаивал, догоняя меня, Луков.