Я писал, а в другом углу Галаб и Другаренко готовили стенгазету «Импульс».
Назаров переписывал заметки набело. Виктор рисовал.
— Видал? В технократы тянут, насилуют человека, — тронул меня за плечо Горин.
— Кого?
— Тебя, собственной персоной.
Я подошел к ребятам, склонившимся над газетой.
Другаренко заканчивал шарж: «золотник» тянет «глыбу» на буксире. Первый очень похож на Сашу Новикова, во втором я безошибочно узнал себя. Надпись сверху: «На буксир!» А внизу: «Мал золотник, да дорог». Что ж, все верно. И если Григорию не нравится — это его личное дело. Все равно освою ТЗМ!
— Значит, наш уговор побоку? — сухо спросил Горин. — Попадешь в боевой расчет — не останется ни одной свободной минуты. Попомни меня.
Я не стал объясняться с ним, просто спросил:
— Ты уже много написал?
— Пока присматриваюсь, вживаюсь в обстановку…
— Присматриваться — это еще не значит смотреть, вживаться — не значит вжиться. В канцелярии одни мертвые бумаги.
Готовясь к словесной перепалке, Гриша снял очки, протер их…
— Тревога! Тревога!! Тревога!!! — нарастающе зазвенели голоса в казарме, ленинской комнате, на улице.
Завыла сирена. Тонко. Пронзительно. До мурашек по коже.
Охнул брошенный баян. Плюхнулись на стол пухлые подшивки газет и журналов. Затарахтели отодвигаемые стулья.
— Взять противогазы и карабины!
Топот ног. Звон оружия. Возбужденное дыхание.
— Расчет, строиться!
— Отделение, слушай мою команду!
— Батарея, бегом ма-арш!
Все глуше топот, призрачнее очертания людей, бегущих на огневую позицию. Сильнее застучали горячие сердца ДЭС: Коля Акимушкин включил, наверно, все агрегаты на полную мощность. На бугре, скрывающем под собой командный пункт и всю аппаратуру ракетного комплекса, едва угадывается железное ухо локатора. Басовито загудели моторы ЗИЛов.
Тревога!
А как должен «тревожиться» я, водитель водовозки?
На плече — противогаз, в руках — карабин, рядом со мной вздрагивает старенький двигатель ЗИСа. А я стою, всеми забытый, никому не нужный. И такая обида охватывает меня, что в пору заплакать…
Из дальнего ракетного окопа рванулся клокочущий вулкан. Косматое багрово-красное пламя яростно выхватило из густого мрака ночи весь Ракетоград. Призрачно-сказочный, он как бы взлетел вверх, потом неуклюже осел, изломанный свирепо мятущимися светотенями. Сирена, передохнув секунду, снова дико взвыла.
Громовой грохот смял, оглушил сирену. Только он один, этот чудовищный грохот на фоне зловещего разлива огня, властвует надо мной, над военным городком, над всей пустыней. Потрясающий грохот — и я, оцепеневший от изумления.
