— Обжилась, как иначе! Годок уж минул, как уехала.
— Да вы что! Целый год! Быть не может! — При каждом рывке трамвая миссис Баттершоу выплевывала новое восклицание. — За кого ж она вышла? Дай Бог памяти… Скоро собственное имя позабуду, честное слово!
— За Джека Клафа, младшего сынка старика Сэмми. Он еще служил портным у Шарпа.
— Ах да! — возгласила миссис Баттершоу. — Помню-помню. Он к нам частенько хаживал, шуточные песни покупал и прочее. Хороший парень, потешный такой, бойкий. Да и ваша Лили страсть какая бойкая!
— Что правда, то правда. Ее издалека слышно. — Мистер Окройд старался говорить безразличным тоном, однако голос его потеплел, а глаза озарились нежным светом воспоминаний. Он души не чаял в своей единственной дочке. Она была самым потешным младенцем, самым сообразительным ребенком и самой очаровательной девушкой в Браддерсфорде, да и вообще на свете. Все, что она делала или говорила, было чудесно. Даже капризничала — у Лили, надо сказать, на все было свое мнение — так умилительно и славно, что мистер Окройд невольно расплывался в улыбке.
— Вы, верно, скучаете по ней. Я уж сама соскучилась. Вот и Джо давеча спрашивал, как у нее дела. Он не знал, что она вышла замуж и упорхнула. Он вообще ничего не знает, до него все через год доходит. — Однако в этих словах слышался легкий намек на то, что ее мужу, занятому требухой и музыкой, нет дела до подобных пустяков и что он — типичный рассеянный гений. — Такой милой девчушки я еще не встречала, мистер Окройд. А ведь все ваша заслуга.
Неожиданная похвала настолько поразила мистера Окройда, что он отбросил приличия и совершенно искренне проговорил:
— Скучаю — слов нет! От тоски прямо сердце заходится. Ведать не ведал, что буду по кому-нибудь так скучать. Дом без дочуры опустел…
Минуту или две они молчали. Оба поняли, что чересчур разоткровенничались и разговор вышел до неприличия сентиментальный, а добрым браддерсфордцам не след давать волю чувствам — это удел актеров, лондонцев и иже с ними. Мистер Окройд выглянул в окно.
Осеннее солнце только что преодолело крошечный мостик между днем и ранним вечером и готовилось творить чудеса. Настала пора волшебных метаморфоз: солнечные лучи сперва позолотили притихшие пустоши и ровно в тот миг, когда трамвай, миновав Центральную библиотеку и магазин уцененных товаров, подкатил к центру города, добрались до Браддерсфорда. Весь город наполнился дымчатым золотом. Универмаг Холмса и Хадли, Мидлэндский железнодорожный вокзал. Шерстяная биржа, банк Барклая, мюзик-холл «Империал» — все засверкали на солнце, точно дворцы. Смитсонская площадь заколыхалась, словно Атлантика, а сам высокочтимый Эбинезер Смитсон, чей мраморный свиток мнился теперь картой Вест-Индских островов, предстал перед горожанами адмиралом елизаветинской эпохи. Дома на Маркет-стрит чудесным образом выросли и подставили солнечным лучам резной камень стен. Главную площадь озарило золотое сияние, и знаменитые часы на ратуше, празднуя наступление волшебного часа, громко зажужжали, встряхнулись и грянули самую разудалую из своих мелодий — «Девицу из Ричмонд-Хилла».
