Сендер Бланк и его семейка - Шолом-Алейхем

К большому двухэтажному каменному дому на самой красивой улице города N (так начинают все романисты, так начинаю и я) все утро подъезжают фаэтоны и дрожки с самыми разнообразными седоками. Седоки выходят и, не торгуясь, щедро расплачиваются с кучером.

Тут уже дважды побывал доктор Клигер, и каждый раз, когда он выходит из дома, его провожают и подолгу простаивают с ним на тротуаре молодые господа и дамы. А одна из дам, самая молодая, ежеминутно подносит к глазам белоснежный носовой платочек и сморкается с такой силой, словно именно таким образом хочет освободиться от всех своих горестей. Доктор Клигер успокаивает ее как только может. Он говорит несчастной женщине красивые слова, которые, я полагаю, довольно трудно понять, потому что доктор Клигер любит пересыпать свою речь множеством ученых терминов.

— Успокойтесь, мадам Земель, возьмите себя в руки! Вспомните, что вы мать, молодая мать! Что вы делаете? Будьте спокойны: ваш отец, с божьей помощью, будет здоров. Правда, предстоит очень тяжелый кризис, но человек крепче железа. Вам, наверное, известна такая поговорка: «Человек слабей соломинки и крепче камня». Славная поговорка, право, умная поговорка! Мы должны быть готовы ко всему, как сказал великий мудрец: «Si vis pasem, para bellum». На нашем языке это значит: «Хочешь мира, готовься к войне»… Понятно, мои милые дамы? Адье! Через два часа я снова здесь…

— Ой, мама, вы понимаете, что говорит доктор? Он говорит, нужно быть готовым ко всему, ждать всего. Вы понимаете, мама?

— Ничего я не понимаю. Я понимаю только, что я несчастна. Одинока и несчастна! Горе мне! Несчастная моя молодость!

Автор в глубине души должен сознаться, что смерть богача производит на него гораздо более сильное впечатление, чем, скажем, смерть бедняка. Он все еще не отдал себе отчета, почему именно так бывает. Разве бедняк не такой же человек, как богач? Почему же мы остаемся равнодушны, когда служка, по случаю смерти портного Иосла или сапожника Гершла, выкрикивает, потряхивая коробкой: «Благотворительность спасает от смерти»? А когда нам говорят: «Вы знаете, ведь умер реб Иосл», или: «Реб Гершл умер», — мы поражены, потрясены, нас охватывает трепет. «Как? Что? Реб Иосл? Сколько он оставил капиталу? Сколько детей? Он, наверное, оставил завещание? Такое состояние! Такое состояние! Жаль, право, жаль жену!» А разве придет нам в голову пожалеть вдову портного Иосла или сапожника Гершла? Кто это вдруг заинтересуется, сколько детей они оставили, есть ли где приклонить головы сиротам и их матерям — несчастным вдовам, и что ждет их в будущем?