Той зимой я все же совершил побег из своей тюрьмы. Господь знает, чего мне стоило пробиться сквозь лес, в котором не было ничего сказочного, но лишь реальные холод и сумрак. Я добрался до города и увидел, что сугробы здесь грязны, покрыты коркой угольной пыли, что первозданная белизна испорчена отпечатками ног, колес и лап, желтыми каплями мочи и выплавленными пятнами помоев.
Но увидел я также, что здесь зима не причиняет людям таких уж неудобств. Трубы дымили, по улицам все так же ходили женщины и мужчины, бегали дети, сбивались в стаи и устраивали игрища. Я видел снежную крепость и храбрых защитников ее и не менее храбрых нападавших, чье упрямство сделало бы честь воинам Атиллы. Видел я и горку, устроенную на насыпи железной дороги, с которой катились, подложив под зад холщовые сумки, а то и просто на брюках.
Здесь кипело веселье. Но мог ли я стать частью его?
Я попробовал.
Стоило ли говорить, что меня не приняли? Хуже того, Сэмми, мой случайный неприятель, увидев меня, закричал:
– Бей его!
И в меня полетели жесткие комья снега. Они ударяли в голову и в плечи, пребольно, как если бы были сделаны из дерева или камня. Сэмми кидал, свистел, хохотал, радуясь случаю и тому, что теперь-то он отомстит за давнее свое поражение. Другие просто веселились.
Они оттеснили меня к горке и спихнули вниз. Я покатился, прокладывая новую дорожку в грязном неезженном снегу. Уже очутившись у подножья, увидел поезд, огромный, неповоротливый. Он медленно полз по рельсам, наполняя окрестности грохотом. Трубы его исторгали дым, а черные бока, казалось, ходили ходуном. За поездом тянулись вагоны, и было их как-то очень уж много. Достаточно, чтобы я успел не только подняться, отряхнуться, но и взобраться на гору.
Я не боялся этого стального зверя и подошел к нему столь близко, что при желании сумел бы прикоснуться к вагону. Я глядел, как мелькают окна и люди, спрятавшиеся в деревянных коробках вагонов. Я дышал разогретым воздухом. Я ждал того мига, когда сумею отомстить.
И стоило последнему вагону уступить мне путь, как я бросился через рельсы и вцепился в глотку первому, кто попался на моем пути. Опрокинув его на снег – мы покатились вместе, но уже в другую сторону – я пытался ударить, хотя бил и неумело. Но бил.
До крови. До собственной злой пустоты.
До того, чтобы все вокруг увидели, поняли – нельзя меня трогать!
Нельзя!
– Стой, Мэтт! Стой!
Этот крик заставил разжать руки. Я, как и в прошлый раз, сидел верхом на Сэмми, а его лицо было красно от крови. Она ручьями лилась из разбитого носа, из рассеченной брови и размолотых губ. Сэмми дышал, и на крови проступали пузыри.
