Я оставил письменные инструкции относительно рукописей и приобрел «кольт» 38-го калибра.
Скоро я выйду из дома. Сяду в машину и, приложив дуло, нажму на спусковой крючок. Что я почувствую? Услышу ли, как пуля летит по железной трубе ствола, как покидает его и вгрызается в кости, мясо, как рушит то, чего никогда не существовало?
Скоро.
Все началось в тот день, когда я познакомился с Робертом. Или еще раньше? Когда я был один и был счастлив в этом круге одиночества. Мои родители – люди занятые, чьи имена я не желаю марать в этой истории – полагали меня достаточно самостоятельным и разумным, чтобы предоставить свободу. Я пользовался ею с самого раннего детства, не слишком задумываясь над тем, хорошо это или плохо.
На свет я появился двадцать второго января 1906 года в маленьком городке Пистер, штат Техас. Местечко это отличалось каким-то особым унынием и серостью, поэтому я нисколько не огорчился, покинув его. Переезд в Кросс-Плейнс изменил мою – и не только мою – жизнь.
В тот день – воскресенье, когда все пристойные люди стекались к храму Божию – я бродил по улицам, свободный, как во все иные дни. У меня не было цели, ни ближней, ни дальней. Не было ничего, кроме абсолютной ото всех свободы и последовавшей за нею неустроенности. Меня снедало странное ощущение, которому я, по малости лет, не имел названия.
Чувство это толкало меня. Вело, как собаку на веревке, и я не сопротивлялся, поскольку не имел обыкновения противиться собственным желаниям. Итак, я шел и вышел к церкви, точнее сказать, большому дощатому сараю, украшенному крестом и цветочными гирляндами. У сарая толпились люди, все в весьма изысканных нарядах. Мужчины, женщины, дети… младшие держались материнских юбок. Старшие, отстаивая собственную независимость, норовили потеряться в толпе и прибиться к другим таким же потерявшимся. То тут, то там слышались громкие окрики, не оказывавшие, впрочем, должного воздействия.
Пожалуй что, для многих естественным следствием дня стала порция вечерних розог. Но разве меня волновали их проблемы? И почему я не ушел, предоставив этих людей их собственным заботам?
Смысла в этих вопросах не больше, чем в молитве, а я уже давно разочаровался и в молитвах, и в докторах. Мой путь предопределен и сейчас меня держат лишь воспоминания и ее терпение.
А вдруг я не прав и она умеет читать? Или, куда проще, берет мои мысли, как я беру слова, и смотрит моими глазами?
Обернулся. Ее нет. Вереском пахнет воздух. Все буквально! Даже керосин в моей лампе. Но нет, лампа вовсе не моя. Я взял ее тайком из его дома… и еще носовой платок. Перо. Чернила.
