Бам! Шаманская колотушка въехала в лоб старой Секак. Старуха постояла, покачиваясь… глаза ее закатились, и она тихо осела на пол.
– Вот бы она тебе язык отрезала – всему селенью б повезло! – рявкнул шаман. – Секак теперь у вас шаман? – словно не замечая толпящихся у входа вооруженных мужчин, он тяжелым недобрым взглядом уставился на замерших от неожиданности женщин.
– Ты наш шаман, – наконец неловко пробормотала одна, совсем молоденькая, и тут же прикрыла лицо рукавом, прячась от немигающего взгляда старика.
– Так чего вы каждую старую негодную колмасам[2] слушаете? – гневно загремел шаман, и бубен его откликнулся согласным звоном. – Когда милки вэй поблизости – звери чудесить начинают! Человечьими голосами говорят, выдры за молоком идут, барсуки на медведях плавают… Может, с какой из вас пес заговорил, а? – издевательски вопросил он, уставившись на тетку, вытирающую со щеки кровь. – Сказал: «Мамками стали, бабками стали, а всё не поумнели», так?
Из толпы мужчин послышались негромкие смешки.
– Или не знаете, что на мальчика имя в сторону рода отца берется? – уже спокойно продолжал шаман. – А женщина наша сына своего… м-м… – он замялся, поглядывая на скорчившуюся на полу молодую мать, все еще прикрывающую собой младенца, – от чужого родила… – наконец выдавил он, косясь то на широкий нож в руке молодой женщины, то на Голубой огонь, играющий в чувале. – Не знаем мы его рода.
– Какой там род – у этих-то, – презрительно пробормотала ушибленная тетка. – Бродячих…
– Пошли все отсюда! – рявкнул шаман, без разбора тыча младенцев женщинам в руки. – Пошли! Камлать буду! Чужих духов, чужого рода предков звать! Нечего вам тут делать!
Глухо ухнул бубен. Меховой волчий полог хлопнул по плечам и спинам толпящихся у входа, словно поторапливая. Короткий порыв ледяного ветра пронесся через чум, дергая за меховые капюшоны. Снова заверещав, женщины с младенцами ринулись прочь. Полог опять приподнялся – крепкие мужские руки ухватили валяющуюся без чувств старую Секак и выдернули наружу. Чум опустел. Лишь судорожно всхлипывающая после пережитого ужаса молодая мать осталась лежать у ног шамана.
Дрожащей рукой старик отер стекающий из-под маски горячий липкий пот. Жарко тут. Жарко. На воздух бы, на холодок… Хмельной араки хлебнуть, олениной закусить… Маленькая ладонь вцепилась в край шаманского плаща.
– Спас! Спас! Духов за тебя молить… – Молодая мать запрокинула к нему залитое слезами лицо.
– С духами я сам договорюсь, – ворчливо буркнул шаман. Перевел оценивающий взгляд на стальной нож, невольно залюбовался грозным лезвием. – Этот оставил? Ну – твой?
