— Придумал, нечего говорить, — обиделся Федор.
— Именно что говорить нечего, давным-давно все ясно, как было, так и будет, — кроя всезнающую улыбку всеми морщинками своего лица, сказал Чекулаев и обратился к Бабурину: — Короче, Василь Гаврилович, или снимайте меня с этого динозавра или пусть на нем расценки восстановят, какие были, а нет, так на нет и суда нет. Меня вся страна ждет. Я и без водительских прав обойдусь… Как говорится, спасибо за внимание. — Он поднялся, бросил на сиденье стула ветошь и пошел к выходу, не дожидаясь Федора.
— Ну, подумаем, подумаем, — вслед ему примирительно сказал Бабурин и, призывая к сочувствию, кивнул Федору на утопающий в стружке фрезерный станок: — Видал? Как его убрать заставить? Буквально никак. А сколько таких! Вот тебе с чем придется дело иметь; бригадирство не сдельщина, сам за себя отвечать. Тут люди, а люди — ох! Люди разбаловались, такие все бойкие, в шапке не удержишь… А если бригада большая будет…
— Вижу все, не слепой, — отрезал Федор.
— Ну-ну. Если позволишь, совет тебе дам, — спокойно сказал Бабурин. — Чтобы твоя бригада липовой не получилась, как это у нас часто бывает для стопроцентного охвата очередным мероприятием, поработай-ка сперва, дружок, на всех станках, которые бригаде дадут. Узнаешь, как и почем, и потом сможешь полноправно требовать с любого человека. А то ведь только и сам намучаешься вдосталь и нужное дело загробишь.
— Это обдумать надо, — сказал Федор.
— Спасибо и на том. Всё. Общий перекур. Персональный привет. — Бабурин расслабленно вскинул руку и пошел между станками к стеклянной будке мастеров.
Одна стена будки была оклеена плакатными портретами киноактеров. Какими же счастливыми людьми казались они сейчас Василию Гавриловичу! Он чувствовал приближение перемен, и перемены эти были пугающими.
Стоило Василию Гавриловичу связать воедино призывные статьи в газетах о бригадном подряде, все, что говорилось об этом на собраниях, все толки и кривотолки, то выходило, если бригадный подряд укоренится на заводе, мастер в цехе, во всяком случае, такой мастер, каким он понимал себя, станет в конце концов фигурой лишней. Нужны будут не погонялы и надсмотрщики, а грамотные технологи, специалисты, чтобы консультировать бригаду; ему же образование было получать поздно…
И Василий Гаврилович с недавних пор переживал, словно уже происшедшее, то, как постепенно, за какой-то год-два, его фактическая власть на участке, возможность по своему усмотрению распоряжаться фондом заработной платы будет сперва урезана, а потом и вовсе перейдет либо к бригадиру, либо к совету бригады… или, черт знает, как там это еще окрестят… К тому времени до пенсии ему останется трубить несколько лет и, куда денешься, придется стать к станку… И после смены будет он стоять в очереди за пропуском у будки табельщицы и переодеваться в общей бытовке, а главное, некем ему будет распоряжаться кроме самого себя. Более того, он сам попадет в зависимость от тех, кем вчера командовал, начнут они ему выводить то, что именуется коэффициентом трудового участия. Это ему-то, кто в третий механический цех вложил душу, за нее отметки будут ставить сопливые приезжие мальчишки, баламуты, для которых нет ничего святого, которые нынче — здесь, завтра — там. Не жирно ли для них — его душа?! А уж Полынов в мутной водичке перемен дойдет до кондиции, станет посматривать сверху вниз, начальственно покрикивать… Как же, видали во множестве таких…
