Кто же знал, что отец однажды приедет вот таким: с ускользающими от ответного взгляда и оттого какими-то беспомощными глазами — и почтя шепотом будет рассказывать торопливо о том, что из Москвы в область прибыла комиссия с широкими полномочиями, что шерстят без всякого снисхождения, и прошлые заслуги — тлен, что такого-то сняли и ведут дело, что с таким-то любовница свела счеты — принесла куда следует чемодан с «черной» документацией, и все горит… Надежды почти нет. Единственно здесь, в Москве, друг молодости, не без влияния и знающий тонкости положения дел, подсказал вариант, куда кинуться, дал намек, как переждать… Но все зыбко… Счастье еще, что застал Андрея в общежитии, потому что через полтора часа самолет, и кто знает, когда встретятся и встретятся ли…
Андрей сидел на диване, отец напротив боком на стуле, нога на ногу, обняв спинку стула одной рукой пальцы обеих сцепив на колене. Был на нем тот же синий переливающийся костюм с прямыми ватными плечами, и свеженакрахмаленная сорочка, и бордовый галстук с золотой булавкой, и перстень с печаткой; мягкий загар молодил его слегка располневшее лицо; и не было ни единой сединки в его рыжеватом пышном чубе.
Словом, он казался почти таким же, что и раньше, но тем заметнее было, что перед Андреем другой человек, какая-то копия прежнего отца — по торопливости слов, по вырвавшемуся: «Ты пойми и прости, брат. Не для себя одного трудился». По этой сутуловатости, по тому, как, уходя, пытаясь приободрить его, похлопал по плечу: «Никто пути пройденного назад не отберет…»
Нет, не мог и не должен был отец так себя терять.
Это превращение еще недавно жизнелюбивого, властного и молодо светившегося своей властностью человека в нечто совершенно не защищенное от превратностей судьбы говорило Андрею, что жизнь нельзя приручить ни положением, ни благополучием, ее не заставишь, как преданную собаку, лизать руку и заглядывать в глаза; люди могут — жизнь никогда. А вера в возможность этого — призрак, которым тешатся ослабевшие от тягот тщеславия люди.
Слова отца «все зыбко… все может быть…» означали одно: следствие, суд, тюрьму — и затрагивали они не только отца, но и его, Андрея… Зачем два языка, зачем скрупулезное изучение западноевропейского рынка нефти и газа, зачем еще полтора года корпеть в университете?! Ведь в любой автобиографии надо упоминать, что отец состоял под следствием и был осужден по такой-то статье уголовного кодекса… Дети за родителей не отвечают, им приходится просто молча нести бремя их вины.
