Вот на них и покушался Полынов со своим предложением. И то, что это делал именно Полынов, с которым он связывал столько надежд, было особенно больно Василию Гавриловичу, хотя он не сомневался, что идея Полынова не пройдет. Гнать металл в стружку было выгодно не только лично ему, но и всему заводу — так выполнялся план по валу, шли премии, награды…
Однако по прошествии трех с лишним лет в цех все-таки должны были пойти новые заготовки. И оставалось надеяться, что поначалу брака от них будет больше, чем прежде…
Быстро холодало. Под ногами поскрипывало все резче. Василий Гаврилович шел по сине завечеревшему городу в распахнутом пальто, не чувствуя холода, разгорячась мыслями о том, как он будет противостоять Пожарскому, как в конце концов сумеет поставить на место Полынова и накажет его за сегодняшнее выступление на собрании, так накажет, что Полынову придется походить вокруг него, старшего мастера, побитой собакой… и другим будет неповадно!…
2
С безумным дружба,
Беспричинный смех,
У подлых служба,
С женщиною ссора,
Хмельная речь
И на осле езда —
Вот шесть источников позора.
Эти строчки какого-то поэта назойливо лезли в голову Андрея Юрьевского. Верно, выписал он их еще в отрочестве в общую тетрадь, куда, по совету отца, заносил мысли и стихи, которыми потом можно было бы небрежно блеснуть в разговоре.
К несчастью, у позора оказывалось источников гораздо больше.
Только что, выходя из его комнаты в общежитии, отец попросил устало: «Не стоит, не провожай…»
И Андрей послушно остался, запер дверь и лег на диван.
Обычно проводы отца были настоящей церемонией, в ней обязательно участвовали два-три приятеля Андрея. Они все, смеясь шуткам и анекдотам, которыми сыпал отец, шли к колоннаде главного входа, где отца ждала черная «Волга», и ехали на аэродром. Там, в ресторане, отец угощал всю компанию легким ужином с шампанским и, хлопнув Андрея по плечу, помахав всем приветственно рукой, подмигнув, шагал на посадку.
Невысокий, грузноватый, он двигался среди народа с гордо поднятой головой и с такой уверенной легкостью, что казалось, будто и эта аэровокзальная толпа, и лестничные переходы, и стеклянные стены, и причаленные самолеты за ними, и само небо — ему, как костюм, сшитый раз и навсегда впору.
Он улетал, а они возвращались на той же машине в общежитие и вспоминали то, о чем он рассказывал, над чем смеялся; и его доступность для них, молодых, в сочетании с достигнутым им положением, давала им возможность и себя представлять в будущем такими же самоуверенными и уже одним этим счастливыми людьми.
