Из дверей вышла высокая женщина в красном платке, со значком на груди, стриженая, угловатая. Взгляд ее упал на репортеров.
- Ах да...
- Можно?
Она решительным движением поправила платок.
- Нет, товарищи, сейчас нельзя. Делегаты едут в ВЦСПС. Зайдите позже.
Репортеры заворчали.
- Да что же это такое?
- Товарищ Авилова, вы смеетесь? Чего ж вы сразу не сказали?
- Не могу.
- Да вы нам не нужны, дайте делегацию.
Но ее лицо застыло в административном величии.
- У меня нет времени. Я сказала, зайдите позже, часа в четыре.
Репортер из ТАССа продвинулся вперед.
- Товарищ Авилова, что это за женские капризы? Мы сюда не за развлечением приехали, мы работаем.
- Я попросила бы вас выбирать выражения!..
Сзади пробормотали:
- Ах, эти бабы!
- Вот тумба!
Спор перекинулся на пустяки, на вздор: "Вы меня не запугаете, перестаньте, пожалуйста", "От этих газетчиков просто покоя нет!", "А вам пора бы на покой, знаете ли"... Ее некрасивое лицо раскраснелось, она спорила с бабьим мелочным азартом, упираясь кулаками в бока. Безайс разглядывал ее в нерешительном раздумье - собственно, убивать бы надо таких гадов!
Седой, плотный, голубоглазый англичанин вышел в коридор. Голоса спорящих понизились. Репортер из ТАССа быстро подошел к нему, обменялся рукопожатием и заговорил по-английски - делегат заулыбался, закивал головой. Они дошли до номера, англичанин скрылся за дверью, репортер повернул обратно.
Женщина в красном платке негодующе смотрела на него.
- Товарищи, это приемы желтой прессы!
Наступила пауза. И вдруг Безайс обиделся. Что она сказала? "Приемы желтой прессы"? Да как она смела! Потом обида перешла в злое, стремительное бешенство. Эта тупица в приступе глупой суетливости мешает им выполнять великий, прекрасный долг газетчика - ловить новости. Она...
Ноги сами вынесли его вперед. Он поднял руку в оранжевой перчатке жестом пророка, проклинающего язычников. И в тишине коридора услышал собственный свой голос - неестественный, пронзительный вопль:
- Как вы смеете?
Он постоял немного, медленно соображая, что руку надо опустить. Это глупо так держать руку, точно он собрался петь. Потом он вдруг вспомнил свой истерический, нелепый крик и ужаснулся. Что он наделал? Зачем он вылез вперед разыгрывать осла перед взрослыми занятыми людьми?
Но остановиться было уже нельзя, немыслимо - они молчали, ожидая, что он еще выкинет. После такого вопля надо убить кого-нибудь, поджечь дом, упасть в обморок. Нельзя же взвизгивать таким образом в деловом разговоре! И вот с растущим чувством стыда, краснея, он произнес нотой ниже:
