Глыбы из стали
Крикнули хором,
загрохотали…
Слышен в звуках оркестра грохот волн,
грохот волн, что встают выше гор!
Голос у него был тогда еще могучий, не надтреснутый и прокуренный, как сейчас. И по-турецки стихи звучали так, что передать их звучность и содержание одновременно, пожалуй, не под силу было даже Багрицкому. Не всякие стихи вообще поддаются переводу. Построенные на образном развитии мысли — да, а вот на лексических, музыкальных ходах — вряд ли. Но в тот момент Назым меньше всего думал о переводе.
Сапанлáр гюрешийóр тарлáлáрла
тарлáлáрла!
Эсийóр оркестрáм далгалáрла
даглáрла далгалáра дáг гиби далгалáрла далгá гибú
дáг-лáр-лá!
Голос его гремел, хоть не было б те времена микрофонов, и в фойе и в кулуарах. К середине стихотворения зал стал заполняться. Назыма не понимал почти никто, но музыка стиха действовала.
Когда под грохот аплодисментов он вышел за кулису, Багрицкий, вне себя от бешенства, схватил его за грудки.
— Что ты натворил! Как я буду читать!.. Я не перевел этого!
— Прочтешь, что условились!
— Каждому дураку понятно — это другие стихи!..
Он не договорил. Пора было выходить на сцену.
Остановка близка. Нам путь готов.
Пожаром дымись, отчизна!
Наша конница грянет шипами подков
В брюхо империализма!
Когда отзвучали последние строки стихотворения «Пьер Лоти», снова раздались шумные аплодисменты. Багрицкий читал иначе, чем Назым, но отнюдь не хуже.
Пришлось давать объяснения только своим товарищам-туркам. Оценив намерения, они простили ему эту выходку…
В тот день, когда Джелиле-ханым в ярости била пестиком по кастрюле и честила оккупантов, мог ли он думать, что их общий гнев заведет его так далеко и, вылившись в стихи, прозвучит в Москве перед революционерами всего мира?!.
В семнадцать лет этот гнев выливался в другие формы. Вместе с такими же, как он, мальчишками Назым в европейской части Стамбула, на Бейоглу срывал флаги оккупационных держав, которые вывесили владельцы иностранных лавок. И чуть было не попался — хорошо, ноги были быстрые, а то неизвестно, чем бы все это кончилось. За внуком Назыма-паши уже числилось дело посерьезней…
По окончании училища его определили в высшую школу морских офицеров, помещавшуюся на военном судне «Хамидие». Это была старая-престарая посудина. Согласно условиям перемирия, подписанного султанским правительством, «Хамидие», как и все другие корабли турецкого флота, был разоружен. Не было оружия ни у матросов, ни у офицеров. Но служба шла.
