стенах и башнях, заплатив за это стражникам хороший куш. Вокруг пестрели одежды
купцов, зажиточных ремесленников и их женщин. Кое-где Гуго замечал и детей. На
двух соседних башнях стояли какие-то праздные рыцари и их дамы. Знать из
окружения графа Шампанского расположилась, в основном, на дозорной площадке
над самими воротами, потому что именно там, напротив ворот, должна была начаться
церемония встречи.
Гуго с интересом наблюдал, как гостевой кортеж подъезжает к городу. Впереди,
на украшенных попонами лошадях, ехали знаменосцы, трубачи и герольды, что прямо
указывало на большую знатность подъезжающих. Знаменосцы высоко держали флаги
герцогства Нижнелотарингского и хоругви епископа Лютехского, а в руках у трубачей
были, начищенные до блеска, длинные медные трубы с широкими раструбами на
концах, что тогда еще представлялось диковинной редкостью: трубили, по большей
части, в рога. Тут же по бокам на небольших лошадках ехали нарядные молоденькие
пажи. Позади знамен, хоругвей и труб на белой лошади восседал сам епископ,
пожилой немец с большим посохом в правой руке, а рядом с ним, на высоком черном
коне ехал маркграф антверпенский, герцог Нижней Лотарингии Готфрид Бульонский.
Он же потомок королевского рода Каролингов по матери и грозных викингов по отцу;
сын графа Евстафия-второго Бульонского и Иды Лотарингской, дочери герцога
Верхней и Нижней Лотарингии Готфрида Бородатого; родной племянник Готфрида
Горбатого, герцога Нижней Лотарингии и Сполето, от которого он, с соизволения
императора Священной Римской Империи Генриха-четвертого, унаследовал
герцогскую корону Нижней Лотарингии. В марте того года, когда нижнелотарингский
герцог, проделав неблизкий путь от своего неприступного замка в Арденах, въезжал в
столицу Шампани, ему исполнилось уже тридцать пять лет от рождения.
Епископ, сопровождающий герцога в поездке, этот располневший, тяжелый на
подъем человек, привыкший к покоям своей резиденции, сидел в седле сгорбившись,
и, казалось, дремал. Было видно, что дорога очень утомила и измучила его и только
весьма важное дело могло подтолкнуть этого человека оставить уют епископских
хором и пуститься в столь дальний путь. Герцог, напротив, с гордым видом, сверкая
на солнце алмазами своей герцогской короны, озирался по сторонам, возвышаясь в
седле над всеми сопровождающими не только из-за своего высокого роста, но также
благодаря приподнятому рыцарскому седлу и могучему коню древней немецкой
породы.
