тот был весьма необычным, не похожим на все другие монастыри, какие де Пейн
видел до этого. Гуго пробыл там достаточно долго, но того, что происходило с ним в
стенах той обители, как, впрочем, и то, какому святому она была посвящена, Гуго не
помнил. Он тогда впал в какое-то странное болезненное состояние, и сознание его
помутилось. Должно быть, то были лихорадка и бред, вызванные потрясением от
потери друзей, ранами и обморожением. Но добрые монахи выходили его, и в одно
прекрасное утро он смог добраться до Хаки[9], где был зачислен в отряд, идущий на
войну с маврами…
Гуго хорошо запомнил только то, что сказал тогда странник, спасший его. «Для
тех, кому предназначен путь горний, случайностей не бывает. На их дорогах все
происходит к сроку. Не раньше и не позже. Помощь Божия никогда не опережает
события, но никогда и не опаздывает». И вот сейчас этот странный монах снова стоял
перед ним в тишине древней часовни.
За прошедшие несколько лет странник почти не изменился. Та же стройность
фигуры, те же правильные черты чуть смуглого, обветренного лица, не выдающего
возраст: можно дать от сорока до шестидесяти. Все тот же серый плащ с капюшоном и
того же мышиного цвета монашеская одежда под ним, та же небольшая дорожная
сумка через плечо, тот же самый добротный деревянный посох в руке. Тот же
небольшой серебряный крест на груди поверх рясы из грубой шерсти. И тот же
алмазный отблеск затаенного огня в голубой глубине ясных глаз. Разве только в
аккуратной бороде и в темных волосах монаха появилось чуть больше седины?
Впрочем, Гуго и в этом не был уверен.
Казалось, что время над монахом не властно. Он весь был каким-то удивительно
опрятным, подтянутым и ухоженным и этим совершенно не походил ни на других
странствующих монахов, грязных и дурно пахнущих, ни на оборванного
проповедника павликианина, совсем недавно встреченного Гуго де Пейном в
Лангедоке. Не похож был пилигрим и на приходских священников, носящих тонзуру[10]
во весь череп, утративших радость жизни и с потускневшим взглядом. Осанка
странника была гордой, глаза блестели, и всем своим видом, правильной речью и
манерами этот «божий человек», стоящий сейчас перед молодым рыцарем,
напоминал, скорее, некогда могущественного дворянина, удалившегося от мира,
нежели простого монаха. Как бы там ни было, де Пейн никак не ожидал увидеть этого
человека здесь, за тысячу миль[11] от места их прошлой встречи.
—Приветствую вас, добрый рыцарь, — первым поздоровался монах и слегка
