продолжить службу, заработать еще немного, а уж потом браться за восстановление
Пейна? Но тогда, очень может статься, восстанавливать будет уже нечего. Так и не
придя к определенному решению, Гуго спустился во двор.
После обеда, подкрепившись тощим жареным гусем, принесенным ему доброй
старой Симоной, Гуго вышел из замка и направился в сторону небольшого
деревенского кладбища с намерением поклониться праху родителей.
Фамильный склеп рода де Пейнов примыкал к старинной часовне, заложенной на
окраине Пейна почти три века назад, как рассказывали, по распоряжению
проезжавшего мимо Карла Великого. Иные уверяли, что часовня еще древнее и стоит
на этом месте уже шесть веков, со времен правления первого христианского короля
франков Хлодвига из династии Меровингов, которому здесь будто бы явилась Дева
Мария. Как бы там ни было, время, войны и вандалы каким-то чудом пощадили это
небольшое каменное строение, скромное и, вместе с тем, исполненное таинственного
величия и строгой красоты.
Через много лет злые языки скажут, что основатель ордена Храма шампанский
рыцарь Гуго де Пейн был вероотступником и безбожником, что он был тайным
приверженцем манихейства или иудаизма, или ислама, или что он был катаром, или
что он продал свою душу дьяволу, но все это вовсе не соответствует истине. Всю свою
жизнь Гуго де Пейн верил в Господа христиан. Просто он верил по-своему. Может, не
совсем так, как это было предписано канонами Римской католической церкви. Но он
свято верил в Иисуса Христа и всю жизнь нес эту веру в сердце своем.
Когда Гуго вошел в древний, пропахший сыростью зал склепа и увидел в полу,
рядом с могилами дедов, две новые плиты с высеченными именами родителей,
сработанные из грубо отесанного камня местными не очень искусными мастеровыми
монахами из ближайшего монастыря, он не заплакал, но невероятная тяжесть вдруг
сдавила ему грудь и сжала сердце. Это была и тяжесть утраты, и боль скорби. Но, в то
же время, это было и сожаление. Гуго сожалел о напрасно прожитой, утопленной в
пристрастии к винопитию, никчемной жизни отца, равно как сожалел и о
закончившейся в сером фанатизме слепой веры скупой жизни матери, так и не
понявшей его, своего единственного сына.
Отец запомнился Гуго вечно навеселе, с красным носом, с постоянно
недовольным выражением на лице и с выпученными от злости глазами. Ребенком
Гуго старался лишний раз не попадаться ему под руку, иначе неминуемо происходила
какая-нибудь неприятность. Когда в долгие зимние месяцы де Пейн-старший
