— В таком случае, возможно, лучше не сражаться со сном? — спросила Ханна. — Ведь он все равно побеждает.
Кройд посмотрел на неё с улыбкой.
— Рудо задал мне точно такой же вопрос, — сказал он и медленно вернулся к столу. — Тогда я не знал, как на него ответить. Но доктор Рудо помог мне разобраться. Это часть моей жизненной лжи. — Кройд уселся и сложил руки на груди. — Как я понимаю, сон для меня означает серьезные и неизвестные перемены. В каком-то смысле он все равно что смерть, и тут на поверхность всплывают стандартные страхи. Рудо заставил меня заглянуть в самые глубины — и я увидел там ещё и боязнь безумия. Я знаю, что изменения неизбежны, и на каком-то примитивном уровне боюсь проснуться сумасшедшим, совсем как моя мать; я боюсь остаться таким навсегда. Я же видел, какой она стала.
И тут Кройд рассмеялся.
— Забавно, — сказал он, — как мы заставляем сочиненные для самих себя истории оживать. В каком-то смысле я регулярно свожу себя с ума, чтобы не сойти с ума. Это один из примеров моей иррациональности. Неразумность поведения характерна для каждого человека.
— Мне казалось, что, как только врач обнаруживает, каким образом эта иррациональность проявляется, он первым делом должен сделать все, чтобы избавить от неё пациента.
Кройд кивнул:
— По словам Рудо, так поступило бы большинство психиатров или психоаналитиков. Но где уверенность, что таким способом меня можно спасти от безумия?
Ханна покачала головой:
— Что-то я ничего не понимаю…
— Вполне объяснимо. Эта теория не имеет никакого отношения к тем, у кого с мозгами не все в порядке. Речь идет только о проявлениях вируса. Я уже говорил, что Рудо прочитал всю имеющуюся на эту тему литературу. Его поразили некоторые предположения, основанные на нескольких весьма занимательных историях, когда человек, пострадавший от шального вируса, мог сначала нафантазировать что-то, а потом претворить свои фантазии в жизнь — впрочем, подтвердить эти истории экспериментально не было никакой возможности. Некоторые ученые утверждали, что в проявлениях вируса присутствует определенный психосоматический компонент. Например, один мальчишка — мы называли его динозаврик — просто обожал книги про динозавров. Так вот: он научился превращаться в самых разных динозавров, только маленького размера. А ещё я знаю одного нищего, его зовут Ударник Мэк; он может подойти к любому торговому автомату, стукнуть по нему разок и получает все из его ассортимента. Вот какая история. Проще и не бывает. Парень может не беспокоиться о пропитании и позволить себе тратить все сто процентов своего дохода от попрошайничества на спиртное. Как-то раз он признался мне, что много лет мечтал о чем-нибудь вроде этого. Живет на печенье и плитках лежалого шоколада. Счастливый человек. В любом случае, — продолжал Кройд, — Рудо посчитал эти устные свидетельства достаточно убедительными и решил, что сможет проверить их экспериментально. С моим участием. Он предложил при помощи наркотиков и гипноза погрузить меня в dauerschlaf, чтобы дать мне возможность разобраться со страхами, стоящими за моей жизненной ложью, и вызвать во мне изменения, о которых мы заранее договоримся. Если эксперимент даст положительные результаты, мы будем знать, что психосоматический компонент действует и в моем случае. Пользы от этого не будет никому — ни джокерам, ни тузам — только мне, да и прибегнуть к данному методу можно лишь потому, что мое состояние носит периодический характер.
