— Давай играть в золотую королеву луга, хочешь?
Конечно, она хотела, и Торбьорн запел песенку, хотя колени у него дрожали от предчувствия надвигающейся беды:
Цветик малый, цветик тонкий,
Обернись в мою сторонку,
Я шепну тебе словцо:
Коль возьмешь меня ты в жены,
Дам тебе я плащ зеленый,
Хлыст крученый, золоченый,
С алым камешком кольцо!
Тиддель, миддель, диддель-док,
Что за солнечный денек!
И цветок ответил королеве:
Золотая королева,
Наклонись ко мне без гнева,
Я шепну тебе словцо:
Не возьму тебя я в жены.
Мне не нужен плащ зеленый,
Хлыст крученый, золоченый,
С алым камешком кольцо!
Тиддель, миддель, диддель-док,
Что за солнечный денек!
[2]Игра была в самом разгаре, когда в комнату неожиданно вошел отец и пристально посмотрел на сына, Торбьорн чуть было не упал со стула и только крепче прижал к себе Ингрид. Отец отвернулся, не сказав ни слова. Прошло полчаса, а он все молчал, и Торбьорн уже готов был поверить, что гроза миновала, но не решался. А когда перед сном он стал раздеваться и отец подошел, чтобы помочь ему, Торбьорн и сам не знал, что думать… Он начал дрожать всем телом, а отец погладил его по голове и потрепал по щеке. Раньше он никогда этого не делал (насколько помнил Торбьорн); на сердце у мальчика стало тепло-тепло, и всякий страх вдруг пропал, как тает лед на солнце. Торбьорн не помнил, как очутился в постели, а так как петь или кричать он не мог, то он сложил руки на груди и прочитал шесть раз «Отче наш» с начала до конца, а потом с конца до начала, засыпая, он чувствовал, что никого на свете он не любит так сильно, как отца.
На другое утро Торбьорн проснулся в таком страхе, что не мог даже крикнуть. Ему казалось, что теперь-то его непременно высекут. Открыв глаза, он убедился, что все это ему лишь приснилось, но вскоре понял, что кое-кому все-таки не избежать наказания — Аслаку.
Семунд, небольшого роста, коренастый, быстро ходил взад и вперед по комнате (Торбьорн хорошо знал эту привычку) и бросал на Аслака такие взгляды из-под нависших бровей, что тот сразу сообразил, чем ему это грозит. Сам Аслак сидел на днище перевернутой бочки и болтал ногами. Руки у него были, по обыкновению, засунуты в карманы, шапка слегка сдвинута на лоб, и из-под нее во все стороны торчали густые темные волосы. Его рот кривился еще больше, чем обычно, голову он немного склонил набок и искоса поглядывал на Семунда из-под опущенных ресниц.
— Да, а парень-то у тебя, оказывается, с придурью, — сказал Аслак, — но хуже всего то, что лошадь твою испугал тролль.
