Стрекоза поехала дальше. Перед окружной больницей она слезла с велосипеда и, взяв сумку с тетрадями, прошла в тихий больничный вестибюль с двойными стеклянными дверями.
Инвалид-привратник, прихрамывая, вышел ей навстречу.
— Сегодня приёма нет, фрейлейн.
Стрекоза не отступала.
— Я приехала из народного имения Катербург. Мне надо передать кое-что нашему воспитателю. Он лежит в сорок седьмой палате, на втором этаже. Это служебное дело, — сказала она важно.
— Ну ладно, иди. Только смотри, чтобы тебя не заметил главврач.
Стрекоза поднимается по лестнице и проходит через светлый коридор. Каблуки её стучат, хотя девушка изб всех сил старается производить как можно меньше шума. А вот и палата номер сорок семь. Бауман лежит в отдельной комнате. Его больная нога подвешена к какому-то сооружению, напоминающему виселицу. На ночном столике много книг.
— Входи, девочка. Бери стул и садись. Расскажи мне, что творится на белом свете. От скуки здесь можно с ума сойти!
Вальтер Бауман заметно повеселел. На время он забыл о боли. Он даже отпустил какую-то забавную шутку, над которой они вместе со Стрекозой смеются, как дети.
— Герр Бауман! Я только что встретила нашего Профессора.
Стрекоза рассказала, что Куниберт до сих пор ещё не учится.
Вальтер Бауман задумчиво слушает её. Он вспоминает 6 своём разговоре с матерью Куниберта. Это было как раз в тот день, когда с ним произошло несчастье. Он тогда наобещал фрау Мальке золотые горы. «Не беспокойтесь, фрау Мальке, — говорил он ей, — ваш мальчик будет хорошим портным. Мы его устроим. Я помогу вам в этом»… А теперь? Баумана мучит совесть. Ах, если бы он мог чем-нибудь помочь Куниберту! Ведь мальчик фактически остался на улице. Нельзя терять ни одного дня. А во всём виновата эта проклятая нога! Из-за неё он ничего, решительно ничего не может предпринять. А что, если…
— Послушай, девочка, сделай одолжение, — говорит Бауман, повернувшись к Стрекозе. — В ящике ночного столика лежит бумага. Моя вечная ручка тоже где-то здесь. Нашла? Попробуй, сможешь ли ты ею писать. Смелее! Нажимай как следует. Это перо ко всему привыкло. Видишь ли, мне бы хотелось подстегнуть людей, которые обязаны послать Куниберта учиться… Подложи книжку, чтобы тебе было удобнее писать. Ну как, ты готова?
Вальтер Бауман диктует, а Стрекоза пишет. Лучшей секретарши нельзя и пожелать. Перо так и бегает по бумаге. Девушка поглощена своим делом. Её щёки заалели, как маков цвет.
«В нашем имении коровы всегда болели панарицием. В прежнее время сам старик барон ничего не мог с этим поделать. Да и мы с тех пор не поумнели…» Слова Кабулке не выходили у Занозы из головы. «Какой он твердолобый, — сердился Заноза. — Старается представить дело так, будто панариций — это что-то вроде землетрясения, перед которым люди бессильны».
