Только в сорок восьмом, после выборов 18 апреля, в связи с исходом которых областное отделение АНПИ было вынуждено переехать в три комнаты бывшего Дома союза на аллее Кавура (и сей факт послужил запоздалым доказательством того, что слухи о приверженности коммунизму владельца дома на улице Кампофранко были чистой воды фантазией), — только летом того года Джео Йош решил покинуть город. Точь-в-точь как персонаж романа, он исчез внезапно, не оставив после себя ни малейших следов. И тотчас кто-то стал говорить, что он вслед за доктором Герценом эмигрировал в Палестину, иные — что в Латинскую Америку, а кто-то намекал на одну из стран «за железным занавесом».
О нем говорили еще несколько месяцев — в «Биржевом кафе», в «Доро», в доме свиданий Марии Лударньяни, тут и там. Даниэле Йошу не раз предоставлялась возможность держать речь на эту тему. Был задействован и адвокат Джеремия Табет — для решения вопроса с внушительным по размерам имуществом пропавшего. А люди тем временем твердили:
— Вот чудак!
Говоря это, они добродушно покачивали головой, поджимали губы, возводя очи горе.
— Будь у него чуть побольше терпения! — прибавляли они со вздохом и снова были искренни, снова искренне сожалели.
Говорили еще, что время, которое лечит все в этом мире и благодаря которому сама Феррара, к счастью, восстает из руин такой же, какой была в прошлом, — что время успокоило бы и его, помогло бы ему вернуться к нормальной жизни, снова встроиться в ее ритм. Но какое там, он предпочел уйти. Исчезнуть. Может быть, даже покончить с собой. Сыграть трагедию — и именно сейчас, когда сдав за хорошую цену освободившееся здание на улице Кампофранко и дав нужный импульс отцовскому предприятию, он начал бы жить в достатке, как синьор, и даже мог бы задуматься о создании новой семьи. Но нет. Терпения в его отношении было проявлено, скажем прямо, даже слишком много! Ведь чтобы стало ясно, с какой странной породой, с какой живой загадкой довелось иметь дело, было более чем достаточно уже эпизода с графом Скоккой, не дожидаясь всего остального…
VI
Вот именно, загадкой.
И все же если, за отсутствием более надежных указаний, люди бы вспомнили то ощущение абсурдности происходящего и в то же время некоего откровения, каковое в предвечерний час может вызвать в нас любая случайная встреча, то не увидели бы в эпизоде с графом Скоккой ровным счетом ничего загадочного, ничего, если разобраться, что не способно понять любое сколько-нибудь отзывчивое сердце.
