не ласкал ее, впрочем, никак иначе тоже. Естественно, мы оба стали двигаться дальше, надеясь во взаимном изучении испытать предел наших возможностей. Могу сказать откровенно и не без гордости: мое либидо оказалось на высоте, – с большим искусством пройдя все предварительные стадии, погрузившись во все наполненные влагой углубления и впадины, не позабыв сделать остановки во всех закоулках ее тела, которых, честно говоря, у нее не было, я кончил свой путь, ткнувшись в глубину, прямо в центр ее мягкого, слишком мягкого и доброго сердца. Не успели мы опомниться, как любовь захлестнула нас с головой.
Однако хорошо известно, что все хорошее когда-нибудь кончается. Как ни жаль, но наше так называемое счастье продолжалось недолго. Однажды в палату вошла толпа юных медицинских светил, они плотным кольцом окружили мою кровать и с заговорщицким видом долго шептались между собой; они со свойственной молодым людям уверенностью рассуждали о том, что и как надо делать… Короче, дабы не утомлять тебя длинным рассказом, скажу: операция прошла успешно. Взявшись за меня, словно я был разбившимся Шалтаем-Болтаем, они соскребли куски и ошметки моего тела, собрали как утраченные, так и лишние детали и скроили меня заново. Несколько недель спустя все мои пять чувств вернулись ко мне. Заполучив их обратно, я потерял мою возлюбленную, вернее, я потерял всякий интерес к ее мягкому и доброму сердцу, после того как увидел мягкую плоть, из которой была сделана одна молоденькая блондинка с осиной талией – медсестра, которая, осматривая меня, склонялась слишком низко, позволяя мне, впрочем без всякого злого умысла, заглянуть за вырез ее халата».
– А когда ты влюбился во второй раз? – поинтересовалась новая подруга Чарли П.
– Это длинная история и запутанная, даже более запутанная, чем первая, – ответил Чарли П. – Давай прибережем ее для второго свидания.
Меня погубила литература!
Мать Чарли П, дочь банкира из Старого Света, была доброй женщиной и желала своему сыну только добра: пусть он станет кем угодно, лить бы не стал похож на деда и не пошел по стопам отца. Поэт, ученый, писатель – вот достойные и благородные занятия, вот кем она хотела бы видеть своего сына. Будучи скорее строгим и принципиальным воспитателем, нежели жестоким надсмотрщиком, она взялась за претворение в жизнь своей педагогической теории почти сразу после рождения Чарли П. Каждый раз, когда Чарли П, покачиваясь в своей колыбельке, поворачивал голову направо и видел лежащий на подушке доллар или тянулся пальчиками к банкноте, зажатой в руке матери, он получал легкий щелчок по носу или пощечину или та же рука мягко выкручивала ему ухо. Но если он поворачивал голову налево, где лежала книга в кожаном переплете, то незамедлительно получал нежный поцелуй и ласковые объятия; в той стороне его уже ждала награда – шоколадно-ореховое пирожное и стакан молока и красивая книга в тонком кожаном переплете. Само собой, эти источники боли и наслаждения иногда менялись местами – книга вдруг оказывалась справа, а банкнота – слева, но последствия всегда были одни и те же, и наступали они с неумолимостью закона природы: Чарли П неизменно оказывался в страстных материнских объятиях и получал свое пирожное с молоком, стоило ему бросить взгляд на книгу. Не нужно быть Павловым, чтобы объяснить – как и почему такой суровый, если не сказать жестокий, метод воспитания привил Чарли П любовь к книгам и пробудил в нем желание стать писателем.
