Работник многотиражки пришел на котлован в бригаду бетонщиков. Нашел звеньевого Приходько.
— Мне бы что-нибудь… — Он хотел сказать «что-нибудь выдающееся», но не успел. Того позвали. Испортился перфоратор. Приходько снял верхонки, начал возиться с инструментом. Иногда совал озябшие пальцы в карман. Скоро перфоратор снова затрещал.
— Да, я слушаю.
— Мне бы что-нибудь…
Звеньевого опять позвали, плохо держался опалубочный щит на самом верху. Приходько ловко полез под перекрытие, цепляясь за арматуру, с трудом закрыл щит. Спустился и, вытирая пот, сказал:
— Вы извините. Так что вас интересует?
Но разговора опять не получилось. В блок спустился злой чумазый парень и сказал, что наружный болт не затягивается: сорвалась резьба. Приходько взял ключ и сказал: «Я сам». Привязав ремень, он повис на большой высоте. Далеко внизу проваливалась из-под льда в узкий проран расплавленная, черная, тяжелая, как чугун, Ангара. Битый час проболтался Приходько на морозном ветру. Спустился, стряхнул с одежды ледок. Но день был горячий, и он куда-то бегал насчет подачи воздуха, что-то передвигал и только перед самым перерывом подошел к гостю.
— Очень прошу извинить. Прямо некогда. Вот теперь слушаю.
— Мне бы что-нибудь интересное, — сказал тот. — Ну, какой-либо факт, что ли… Героика нам нужна.
Звеньевой задумался, вытирая черные, помороженные и потрескавшиеся пальцы, сказал извиняющимся тоном:
— Да, честное слово, не знаю уж что… У нас обыкновенно все. Может, в соседней бригаде посмотреть?
Газетчик засунул блокноты в карман, стал собираться.
— Что в соседней… В соседней, как и у вас! Вот так всегда. Ну, я пошел.
Мы вместе служили на Тихом океане и вместе приехали в Братск. Еще в вагоне Васька положил руку на столик и сказал:
— Братва, впереди гражданка. Дел много, давайте, чтобы поначалу без девчонок! Толик, Федор, договорились?
— Договорились, — сказал Толик и вздохнул. Я ничего не сказал.
Еще привезли мы проигрыватель с пластинками. Пятнадцать черных блестящих кружков с морскими песнями. Когда вечерами в других комнатах общежития «гоняли» Шульженко, и еще эту: «До чего ж ты хороша, сероглазая…», и другие разные, мы включали на полную мощность наши морские. У нас были разные: «Плещет волна штормовая», «Тот, кто рожден был у моря» и еще одна долгоиграющая на итальянском языке. Там под гитару тенор очень приятно выводил все время: «А морэ! А морэ!» А в другой песне — «Бела морэ!», что очень было похоже на Белое море.
