Конечно, ваши моральные устремления всегда омрачались более земными мотивами. Вы свергали тех, кому завидовали, и обеспечивали монархам власть над разнородным населением. Однако в данном случае у вас была совершенно иная политическая цель. Инквизитор выполнял дипломатическое поручение в месте, где военный успех опередил готовность поселенцев. Мавр это понимал. Он прекрасно сознавал всю хрупкость победы. Он всегда говорил, что путник завоевывает лучше любой армии, ибо если армия покоряет землю, пропитывая ее кровью, то путник становится частью пейзажа, врастает в него. Армия — пятно, путник — субстанции.
Я навсегда благодарен мавру за ходьбу. Мой народ тоже ходил; отправлялся в поля, гнал летом стада на высокогорные пастбища, спускался продавать или обменивать то немногое, что мог оторвать от себя, но мавр ходил совершенно иначе. Он ходил, чтобы жить — это была его работа: бродить вдоль acequias, отмерять воду, возвращаться к источнику, спускать с гор живительную влагу. Величественный, божественный образ бытия — разве нет? — подводить источник жизни к плодам, оценивать и гарантировать каждому ровно столько, сколько необходимо. Такая жизнь прекрасно устроила бы и меня, ибо мавр заразил меня любовью к ходьбе, ходьбе и разговорам, умению рассказывать истории самому себе, и эта любовь была столь сильна, что оба вида деятельности стали столь схожими, что невозможно стало отличить один от другого. Для меня дорога была простым рассказом, и каждый раз, как я иду по земле, я рассказываю себе историю окружающего мира. Даже сейчас я меряю шагами комнату, диктуя секретарю… нет, если вы зайдете, то не найдете его здесь. После того первого предательства я поклялся больше никогда не предавать и сделал все возможное, чтобы сдержать ту клятву. Вы не найдете здесь никаких ключей к его личности. Лишь слова, которые он воспроизводит из моей пытливой ходьбы, нескончаемой истории.
Ходьба важна для изложения моих убеждений и принципов, с которыми вы, вероятно, уже знакомы. За дни служения я приобрел противоречивую репутацию, ибо бедняки считают меня юродивым, а богачи видят во мне угрозу их безоблачному существованию, угрозу их традициям и укладу. Отчасти своей репутацией я обязан ходьбе. Человек моего ранга, передвигающийся пешком, — одновременно и чудо и скандал. Некоторые бедняки прежде сомневались в существовании ног у людей моего положения, а богатые прелаты[6] боятся, что я начну проповедовать бедность, коей они никогда не знали, да и не хотели бы знать. Даже добравшись до цели на положенной мне парной упряжке (бедные животные давным-давно испустили последний вздох, так что взяться за дело вам следовало бы лет десять тому назад), я спускался из кареты на пыльную дорогу и шел пешком рядом со своим кортежем. Подобная практика представляла изысканную пытку для моих секретарей, ибо они не могли позволить мне, своему иерарху, идти пешком в одиночестве, однако считали ниже своего достоинства следовать моему примеру. Всему этому я научился у мавра.
