«Когда будешь рассказывать о своей книге, — сказала моя подруга в Риме, — просто скажи, что твои воспоминания отличаются от моих. Я помню тот период как счастливое время».
И так я и сделал.
Артур Япин
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. БАЛ МАНЕКЕНОВ
О, синьора Вандемберг! Это была самая прекрасная женщина на свете, голландка…
(Из: «Sogno del leone in cantina»,[1] последнего фильма, снятого Ф. Феллини)
Я придумал Рим. Новый Рим. Тот Рим «сладкой жизни», который представляют себе, слыша это слово, был моей идеей. Всего лишь идеей, не более того. Столица была в упадке. Она пережила войну много лет назад, но все еще ежедневно ощущала ее последствия. И поскольку я ее любил, я чувствовал ее боль. Жители города были безработными, и им нечего было есть. Их дерзкий римский взгляд потух. В их глазах все еще читались предательство и смерть, которым они еще недавно были свидетелями. Слишком много горя все еще витало в тени под пиниями. Оно смешивалось с жаром от стен и прилипало к вам.
Молодым и полным жизни я покинул Романью,[2] и вошел в Вечный Город, подобно дрессировщику, входящему в клетку со львом. Поселившись на Виа Вольтана,[3] я намеревался раздразнить всех этих девушек и мужчин большого города своим здравым смыслом, чтобы затем покорить их своим огнем. Но разразилась война, и жизнь пропала с улиц. Она переместилась во дворы и на лестницы. Там люди переживали свою беду, и когда они снова высунулись из нор, пережитого оказалось слишком много, чтобы они захотели играть со мной. Львы лежали неподвижно и лизали свою свалявшуюся шкуру с тоскливым взглядом видавшего виды старого кота. Большинству было совсем нечего делать, разве что болтаться у Изола Тиберина[4] в надежде, что кому-то понадобится что-нибудь починить в обмен на тарелку триппы[5] и полбутылки разливного вина. Апатия каплями сочилась из их существования, так что, когда вы ночью возвращались домой по Пьяцца Соннино,[6] ступни прилипали к камням Трастевере.[7] С годами мне становилось все труднее соскабливать эту печаль, накопившуюся в течение дня, со своей души.
Однажды утром мне показалось, что я вижу, как она, моя желанная столица, лежит распростертая в собственной грязи прямо на мостовой. Она пыталась подняться из отбросов с рынка, скопившихся в канавах Порта-Портезе.[8] Я подошел ближе и увидел, что ее груди обвисли. Мухи копошились на шрамах, которые остались у нее после борьбы. И оттого, что это зрелище было невыносимо, я подобрал ее. Я сдул пыль с ее волос и с ее щуплых плеч и посадил ее в ванну. На Корсо
