Можно подумать, я на это рассчитывала. Я вообще никогда не рассчитывала на большее, чем короткий разговор в рабочее время, отчет о моих финансовых делах и чек к оплате. Но Катрин неизменно меня удивляет; все шесть лет с тех пор, как мы расстались в суде второй инстанции, она делала для меня намного больше того, за что я ей заплатила. Когда дом в Бромме должны были выставить на продажу, она добилась, чтобы Мод и Магнус смогли наложить секвестр только на долю Сверкера от движимого имущества, — добилась на том основании, что лицо, осужденное за убийство, хоть и утрачивает свое право на наследство жертвы, однако сохраняет его на имущество, приобретенное в браке. Дом в Хестеруме, который всегда принадлежал мне, и только мне, она каждое лето сдавала немецким туристам, а деньги пускала на его же содержание. Кроме того, каждый сентябрь она привозила мне в Хинсеберг полную сумку осенних книжных новинок и отчет о состоянии моих финансов.
— Чтобы ты забыла о дне сегодняшнем, — объяснила она, приехав в первый раз, — но думала о том, что есть завтрашний.
Я сглотнула, прежде чем ответить:
— Ты обо всех клиентах так заботишься?
— Нет, — сказала Катрин. — Только о тех, кого я понимаю.
Я делаю глубокий вдох, подойдя к стеклянным дверям «Шератона», но стараюсь не замедлять шага. Срабатывает: швейцар меня не останавливает, а наоборот, с улыбкой придерживает дверь. Я дружелюбно улыбаюсь в ответ, позволяя телу лгать. Я — женщина в командировке, говорит оно. Женщина огромного обаяния, таящегося за безупречным фасадом. Возможно, журналист. Или режиссер. Или даже актриса, наконец-то, наконец получившая главную роль своей жизни.
В вестибюле никто не обращает на меня внимания. В фойе никто не останавливает со словами, что отель не принимает бывших заключенных. Никто не шепчет за спиной «убийца», пока я иду к лифту. Я сливаюсь с этим местом, я — отсюда, я тут почти что дома.
Номер выглядит так же, как выглядели гостиничные номера ДО ТОГО. И сама я поступаю совсем как в ту пору — плюхаюсь на кровать и скидываю туфли, прежде чем включить свет, а потом усаживаюсь и разглядываю в окно вид, выбранный для меня Катрин. Небо над Стокгольмом темно-серое, башня ратуши торчит, как черная тень в сияющем венце, огни Сёдера образуют свое собственное звездное небо.
Закрываю глаза и откидываюсь назад.
В моей реальности все еще вечер четверга. А у Мэри уже утро пятницы. Сегодня она вылетает домой. А пока стоит у зеркала в гостевой комнате посольского особняка, поправляя одежду — одергивает рукава блузки, разглаживает юбку ладонями. У кого-то — у Имельды Маркос, что ли, — все наряды были в двух экземплярах. И всегда поблизости находилась верная служанка, готовая по первому знаку появиться из-за колонны или возникнуть в каком-нибудь закутке и помочь мгновенно переодеться. Спустя меньше чем полминуты госпожа президентша являла себя миру без единой морщинки на юбке и без малейшей складочки на сгибе рукава.
