По ту сторону деревянного забора машинистку поджидает муж, молодой и ладный. Тем же макаром через забор она быстро вернется, и они уйдут в свою тревожную, непонятную нам жизнь.
Если все это происходит, значит, война окончательно кончилась.
Здесь, в этом странно уцелевшем городе, что достался нам от американцев, действуют магазины, ателье, где шьют платья, кафе, бассейны. Война напоминает о себе каждый вечер, когда в распахнутых окнах уже видны горожанки — облокотясь о цветные подушки, положенные на подоконник, они привычно отдыхают после целого дня домашней работы. В эти часы в город возвращается колонна пленных, стуча тяжелыми подошвами о торец, оглашая узкие улицы гулом поражения. Пленным — это все же лучше, чем быть мертвым. Но это недостаточно сносно, чтобы быть живым.
Вечером из раскрытого окна ближнего дома доносится Вертинский — трофейная пластинка. Это вместо тихого свиста такой вот сигнал к тайному свиданию.
Еще не допел Вертинский, но наготове трофейный узкопленочный киноаппарат для домашнего пользования.
— Сейчас увидишь.
Затрещало, и на повешенной на стену белой наволочке-экране забегала маленькая мышка, охотясь в кладовке за колбасой, свисающей с крюка.
— Смешно?
— Угу.
Но не смешно ничуть. Перевожу титры, глаза застит поднявшаяся из глубины души скорбь. Что-то покидает нас, улетучивается.
Пошлая немецкая кошка расправилась с пошловатой немецкой мышью, отведавшей пошлой немецкой колбасы…
Да что ж это с нами происходит? Где мы? Нас стаскивает в провинцию победы. А давно ли?
«— Зачем ты-то вызвалась на это задание? Ведь есть мужчина-переводчик.
— С тобой ведь. Последний раз.
— Но война кончилась. Зачем тебе-то рисковать жизнью?
— С тобой не побоюсь.
Молчание.
— Это я знаю».
Значит, тогда еще не совсем кончилась, если люди переговаривались на таком языке.
А теперь вот определенно кончилась.
Мы теперь два состава на узкоколейке. Один уступает другому дорогу, еще не зная, каково держать путь в прорву дней, не перекликаясь гудками, не слыша.
…Как прославлять победу? Прославлять даруемую ею жизнь, которой мы еще не коснулись? Бурливое чувство жизни, всколыхнувшись с победой, опадало.
Жизнь без очарования. В войну не было этого запроса к ней. Но в войну никто не был обыденным. Никто.
Обыденность наступала почти без паузы — следом, на чужой, поверженной земле с постылостыо оккупации.
А прекрасное чувство жизни — возможно ли оно теперь или унесено с собой теми, кто полег?
И может, победа — это краткий срок праздника и долгий — тревожной ответственности.
