К концу дня Адриана, старшая девочка, подошла к Жюли и робко спросила, не разрешит ли она переночевать в трейлере ей, вместе с ее братьями и сестрами, а главное, с Люком, которого они полюбили, как родного. Разумеется, Жюли дала согласие. Она уложила в машине Люка, страшно довольного тем, что он вернулся на свое ложе; тем временем старшая детвора осваивала наш домик на колесах.
Что касается нас с Жюли, мы провели последнюю ночь в настоящей постели, хотя, честно говоря, это был обыкновенный тюфяк, положенный прямо на пол. Ранним утром мы распрощались с нашими хозяевами, обменявшись с ними адресами, хотя были уверены, что больше никогда не увидимся. Люк еще раз стал объектом неумеренных проявлений любви со стороны многочисленных ребятишек, сбежавшихся со всей деревни. Расставание было в высшей степени бурным. Некоторые девочки даже прослезились. Виктория категорически отказалась от денег, которые Жюли пыталась сунуть ей в карман, в уплату за наше пребывание. В ответ она вручила ей клочок бумаги, на котором записала рецепт mole. Наша машина, которая успела оправиться от урагана и дождя, завелась так же легко, как в первый день.
Спустя два дня мы добрались до Мехико окольными дорогами, избегая главной автострады, забитой грузовиками. Равнинную местность сменили предгорья вулканов, и мы разглядели вдали вершину Ситлальтепетль; в путеводителе сообщалось, что ее высота достигает 5746 метров. Ни один город мира еще не заявлял о своей близости столь навязчиво. Вначале это были мириады растерзанных целлофановых пакетов, взметавшихся в воздух при малейшем порыве ветра. Потом — тесно скученные домишки или хижины, образующие чудовищные бидонвили на подъезде к Мехико-сити — именно так мексиканцы величают свою столицу. Нам казалось, что мы попадаем в этот город через его сточные трубы. Мехико уже смутно угадывался вдали, в лощине между двумя горными склонами; его венчала шапка густого серого смога. Мы гадали, на что же будет похож центр: судя по редким дорожным указателям, он явно находился впереди. Убогие бараки, кое-как слепленные из самана, базальта, досок и ржавого толя, тянулись вдоль дороги по крутым откосам, удерживаясь на них только в силу собственной тяжести. Всюду кишели дети, гоняющие пустые консервные банки или дырявые мячи. Деревянные столбы с электрическими проводами клонились то вправо, то влево, в зависимости от неровностей рельефа; все они были опутаны какими-то самодельными приспособлениями, видимо, позволявшими проводить ток туда, где его не хватало. Женщины вручную стирали белье, которое тут же чернело от носившейся в воздухе пыли. Кругом тлели кучи отбросов, испуская клубы едкого дыма. Сама мысль о существовании дорожных служб казалась здесь дикой. Да и как назвать эти дороги, эти жалкие подобия улочек, не проложенных по плану, а протоптанных людьми там, где им вздумалось ходить? Занимались ли городские власти их описью? И чем руководствовался почтальон, доставляя письмо адресату? Может, ходил и выкрикивал его имя? Впрочем, у какого почтальона хватило бы духу бродить среди этой помойки? Да и нужны ли письма тем, кто не умеет читать? Женщины на обочинах подавали нам какие-то знаки — то ли здоровались, то ли желали нам приятно провести время в этой преисподней.
