Судя по реакции публики, кюре хватил через край. Раздался треск. Жакмор обернулся и увидел в дешевых рядах кузнеца. Взяв по стулу в каждую руку, он что есть силы хватил одним о другой. Раз, еще раз. При втором ударе стулья разлетелись в щепки. Кузнец с маху швырнул обломки в сторону кулис — туда, где висел занавес. Это послужило сигналом. Все, кому достались плохие места, схватили лишние стулья и принялись крушить их. Кто не справлялся сам, передавал стулья кузнецу.
Поднялся дикий грохот, град обломков обрушился на занавес, некоторые залетали в просвет между двумя полотнищами. Один бросок оказался особо удачным — обломок попал в карниз, и занавес заходил ходуном.
— Не имеете права! — заголосил кюре через динамик. — Всеблагому Господу претят ваши хамские манеры, грязные носки, застиранные подштанники, черные воротнички и нечищеные зубы. Нечего и соваться в рай с жидкими подливками, тощей курятиной да мелкой фасолью. Бог — это серебряный лебедь, сапфировое око в лучезарном треугольнике, бесценный бриллиант в золотой ночной вазе. Бог — это тысячекаратное чудо, таинство белой платины, лавина драгоценных перстней малампийских куртизанок. Бог — негасимая свеча в руках облаченного в бархат прелата. Бог — в блеске злата, в жидких перлах ртути, в хрустальной ясности эфира. Бог видит вас, жуков навозных, дремучих смердов, быдло, и Бог за вас терзается стыдом…
Едва прозвучало запретное слово, поднялся дружный вопль, кричали все: и кто сидел, и кто стоял.
— Заткнись, кюре! Давай свое представление!
Огульный шквал возобновился с новой силой.
— Да-да, — не унимался кюре. — Ему за вас стыдно! Вы грубые, грязные, серые скоты, вы половая тряпка мироздания, вы гнилая картошка на небесных грядах, вы крапива в божественном саду, вы… уй-уй-уй!
Метко пущенный стул сорвал занавес, и взорам публики предстал кюре: в нижнем белье он приплясывал перед микрофоном, потирая макушку.
— Представление! Начинай, кюре, начинай! — ревела толпа.
— Ладно! Уй-уй! Ладно! — сдался кюре. — Представление начинается!
Гвалт сразу прекратился. Со стульями кое-как разобрались, мальчики-хористы окружили кюре. Один из них подал ему какой-то коричневый шар, который кюре надел на руку. Потом проделал то же самое с другой рукой. Наконец, облачившись в великолепный ярко-желтый халат, он выскочил на ринг и прошелся, прихрамывая и не расставаясь с микрофоном, который скользил по заранее протянутой у него над головой проволоке.
