Но вот он выходит победителем из схватки с жизнью. Космонавты поют песню «Четырнадцать минут до старта»; в «Новом мире» выходит повесть «Мы здесь живем», вызывающая шквал доброжелательных рецензий и критические нападки ортодоксов, только способствующие читательскому успеху, Войнович входит в круг «Нового мира», к нему благосклонен Твардовский, возникают новые литературные знакомства и новые друзья — Феликс Светов, Борис Балтер, Владимир Корнилов, Виктор Некрасов; его принимают в Союз писателей, по его вещам ставятся фильмы, идут пьесы, можно, наконец, распрощаться и с постылой коммуналкой — получена трехкомнатная квартира, хоть и в хрущевке. Даже любимая женщина, жена друга, в конце концов достается победителю (не хочу, чтобы здесь усмотрели иронию; историю этой всепоглощающей любви, подтвержденную всей дальнейшей жизнью, Войнович рассказывает так, что нельзя не стать на сторону героя).
Дальше начинается противостояние писателя и власти. Совершенно естественно, что эта война занимает много места в книге Войновича, что он не может не фиксировать внимание на поведении коллег, на «проработках», процессе исключения из Союза писателей, слежке за собой, бесчисленных угрозах, касающихся не только его самого, но и его семьи (чего стоит только история, когда отцу писателя, вызвав его в милицию, объявили, что сын умер).
В последние годы случается читать про диссидентство как про веселую игру с КГБ. «Это ведь было здорово, когда тебя преследовали», — пишет Андрей Полонский в газете «Первое сентября», утверждая, что в 70-х и 80-х годах попасть в опалу казалось «почетно и приятно». «„Арестованный — это званье, / круг почета — тюремный круг, / арестованный — это признанье / государством твоих заслуг”, — захлебывались евтушенки, а на московских и питерских кухнях единодушно кивали в такт. <…> К тому же опасность, пусть иногда мифическая, обостряет ощущение жизни, не правда ли?»>[1]
Вообще-то на московских кухнях поэмы Евтушенко, посвященные Ленину, не декламировали, даже если из них торчали фиги. Что же касается мифической опасности… Не знаю, может быть, Андрей Полонский, которого, кажется, вышибли из МГУ за что-то вольнодумное, и наслаждался остротой жизни. Но те, кто перешли определенную грань, как Владимир Войнович, ощущали опасность вовсе не мифическую.
На самом деле никогда нельзя было знать, как поведет себя власть. Хорошо, если вышвырнет на Запад. Но не надо забывать, что были и другие варианты. Например — получить смертельный удар по голове (так умер Константин Богатырев). А если как Амальрика — в магаданские лагеря, да еще прямо в лагере новый процесс устроить и новый срок накинуть?
