«Как молоды мы были. Как искренне любили… Как верили судьбе…» — звучало из соседнего со штабом жилого дома, где жили наши «секретчики», начфин, секретарша и еще несколько человек.
Мой наряд подходил к той самой ночной фазе, когда настроение становится философским, шелест огромного перечного дерева во дворе напоминает о вечном и все глубже, бездоннее становится черное небо, мерцающее крупными южными звездами. Надрывный тенор Александра Градского напоминал о бренности всего сущего, ну да, ведь «как молоды мы были». И, что самое смешное, нам уже тогда казалось, что мы абсолютно взрослые, почти состоявшиеся люди и песня эта к нам имеет самое прямое отношение!!! На кухне разговоры велись не о будущем, не о планах на жизнь в Союзе, а все больше о предыдущих командировках — у кого они были — да о прошлой «гражданской» жизни.
Никто из четырех товарищей по этажу тогда еще не был женат, даже планов таких не было, да и вообще по незамужней женской части в совзагранколлективе тогда был чуть ли не полный вакуум. Зато хоть это не отвлекало нас от усердного выполнения «интернационального долга»! (Правда, буквально через год Толик — таки женился на единственной незамужней девушке, секретарше Нелли, и живет с ней счастливо вот уже сколько лет, но так это было потом!)
А в той, прошлой жизни Абдуррабба-Игорь Карнач, по-моему, успел побывать в Сирии, но рассказывал об этом мало и вообще был несловоохотлив, замкнут. Чего нельзя было сказать о шумном, беспорядочном Митриче. Тот начал свою переводческую карьеру в Южном Йемене, сыпал именами военачальников и партийных руководителей, рассказывал про то, как чуть в плен к «северянам» не попал, как плавал на Сокотру, и про прочие приключения. Чему верить, чему нет до сих пор у меня большие сомнения, но аденский опыт жизни в спартанских условиях переводческой общаги, безусловно, Митрича выделял среди нас, смотрелся он настоящим «дедом».
Митрич же был наиболее «собаколюбив»: он прикормил у нашего очага дворняжку, откликавшуюся на кличку «Малыш». Малыш сопровождал нас во время дороги из Хабуры в Жилдом, незлобиво лаял на подходящих к дому арабов, гонял чужих псов, что было полезно, и вообще был дружелюбным псом. Потом его кто-то из «доброжелателей» отравил крысиным ядом и он сдох. И хотя нельзя сказать, что нам это было совсем безразлично, мы тоже уже привыкли к пыльному, доброму Малышу, но больше всех, конечно, переживал Митрич…
…О бренности бытия в те годы мало кто из нас задумывался, да и надо ли? «Как молоды мы были…», жизнь текла размеренно, сытно по сравнению с теми, кто работал там, в Советском Союзе, так чего печалиться?
