В капкане особых судов наш молодой офицер начал осознавать собственную вину: ведь распоряжения, которые герцог писал так быстро, а он затем доставлял по назначению – такие безобидные белые листы, – все содержали смерть, неумолимое приглашение к уходу в небытие. Он был при герцоге палачом. И по мере того как герцог все глубже входил в реку крови, молодой офицер обнаружил, что изнутри его все больше поглощает пустота. Сковавшее корни языка онемение росло, пока ему приходилось терпеть нескончаемые аресты по приказу герцога. И допросы, и вынесение приговоров, и казни. Он безмолвно присутствовал при обязательном осмотре, который герцог устраивал узникам каждый день. Казни следовали одна за другой, быстро и исчерпывающе, а он наблюдал – во исполнение приказа, – как ошеломленные головы срубались с залитых кровью плеч, и был свидетелем устрашающего, нарастающего возбуждения герцога по мере того, как смерть со стуком завершалась.
И вот это произошло. В один прекрасный день, стоя так, он внезапно услышал, как открываются ставни и двери в сознании герцога, и ясно увидел появление – подобно хитроумным фигуркам в швейцарских настенных часах и курантах – маленькой смертоносной машины на крепких колесах приказа о смерти.
Тут он начал прислушиваться к собственному сознанию, будто пощелкивания и быстрых шуршаний в мозгу герцога было теперь недостаточно. Почему он не делал ничего, чтобы воспрепятствовать этому жуткому продолжению августейше санкционированных убийств? Прислушавшись, он различил десяток голосов, нашептывающих недовольство и крамолу. Возможно, подумал он, герцог ищет очищения через убийства крамольников – он слышит те же мятежные голоса внутри себя. Но тогда почему герцог размещает эти голоса вовне себя, будто они исходят из уст его злополучных пленников? И на этот мысленный вопрос голос внутри него ответил: потому что герцог не способен уловить различие.
– А! – И он спросил себя: – Но, значит, я способен?
– Да, – сказал голос, – только это ничего не меняет.
– Однако, – возразил он, – есть же надежда.
– Ты говоришь так, – сказал голос, – будто уже помешался.
– По-моему, да, – сказал он, – потому что я был свидетелем сокрушающего количества смертей, не возразив ни словом. Конечно, я сумасшедший, если стою здесь и наблюдаю эти беспощадные жестокости, а не ищу средств помешать им.
– Тогда уйди, – сказал голос.
Так он и сделал, хотя произошло это помимо его воли. Его вызвали ко двору и опять благодаря близорукой милости императора вновь за верность и заслуги почтили новой горсткой титулов и доходов. И вот в этот-то особый момент его жизни, во время церемонии в покоях императора, он почувствовал, как в его сознании что-то щелкнуло, и сразу же к горлу подступила тошнота. Теперь император представился ему раскормленным и разодетым чудовищем, изъясняющимся цепочкой мелких, немыслимо чопорных пуканий. Безупречные манеры помогли ему совершить истинный подвиг доблести и ничего не сказать в присутствии этого монстра, а затем при первой возможности он отбыл в свои поместья.
