Педро уселся на край стола.
– Я разбудил вас сегодня не только для того, чтобы поговорить о красивой жене Роблса.
Сервантес утер лицо и вопросительно поднял брови.
Педро нервно кашлянул. Настало время обсудить с его другом щекотливенькое дельце. Он продолжал:
– Мне пришла в голову мысль, которая сделает повесть более коммерческой.
– Прибереги ее для бессонных ночей, друг мой, – сказал Сервантес поспешно, – мне ведь требуется только терпеливость, чтобы записывать то, что диктует Бог, и я молюсь, чтобы хватило времени для закругления этого труда.
За таким быстрым откликом кое-что крылось. Их деловое товарищество оказалось успешным, и Сервантес писал с радостью и удовлетворением, каких никогда прежде не испытывал. И все-таки, хотя его рука так удачно и твердо лежала на загадочном змие вдохновения, кольца его повести, свиваясь, вырывались на волю. Ему не удавалось удерживать ее. Действие, правдивость речи выходили за пределы смычки его руки и мозга. Собственно, он написал гораздо больше, чем было известно Педро, но не знал, что ему делать с этими отбившимися от его пера главами и абзацами. Они хранились в железном ящике под походной кроватью вместе с памятками о войне.
– Но это же комический роман, – продолжал Педро с настойчивостью, которая делает выдающегося меняльщика великим, а обыкновенного – назойливым. – И да, он комичен, но где роман?
– Старый Рыцарь влюблен в идеалы, – сказал Сервантес. – Вот и роман.
Лицо Педро выразило глубокое недоверие – каким образом такой тонкий нюанс мог оказать заметное влияние на сюжет?
– А вам не кажется, – сказал Педро, – что в вашу историю можно бы ввести женщину, любимую, на чьей груди старый Рыцарь, когда его испытаниям придет конец, мог бы упокоить свою голову?
– Ты забыл прекрасную даму старого Рыцаря, Дульсинею Тобосскую, – сказал Сервантес.
– Она не возлюбленная, – пожаловался Педро, – а мука смертная.
– Такова любовь, – сказал Сервантес, – как ты с готовностью доказал со своей достойной женой по меньшей мере полдюжины раз.
Педро проглотил этот намек на своих дочерей, не моргнув и глазом.
– А нельзя, – продолжал он, – чтобы они поцеловались или там еще что-нибудь любовное?
– Ну, если ты действительно хочешь помочь, – кротко сказал Сервантес, – то, быть может, ты утишишь мою тревогу касательно Дон Кихота, который, хотя живет и дышит во мне, не списан с кого-то, кого я наблюдал бы. Моя работа наиболее удачна, когда в ее основу ложится изучение моих ближних.
