Как и на Халхин-Голе, почуяв божественную уверенность в своих намерениях и силе, Жуков готов был ударить по врагу. Но армии стояли не так, как следовало, склады и аэродромы располагались недопустимо близко к противнику. И поворотить всю военную машину так, как следовало, не смог бы не только начальник Генштаба, но даже нарком. Слишком мощным и неодолимым было влияние тех сил, которые управлялись из сталинского кабинета. А его, Сталина, позицию шаг в шаг повторял весь генералитет.
Начальник Генштаба старался извлечь из своего нового положения максимум выгоды. Но его усилия непрерывно давали сбой.
Неповоротливый, слоноподобный Тимошенко лишь изображал самостоятельность в единоборстве с Жуковым. Но в действительности повторял то, что ему внушал молодой гениальный стратег.
Сталин укротил обоих.
Жуков хотел усилить Западный округ за счет Киевского.
Из Кремля последовал грозный окрик.
Хотел сместить генерала Павлова с поста командующего.
Получил по рукам.
Во время событий на Халхин-Голе Сталин дал добро для упреждающего удара. А в случае с немцами не решился. Слишком поднялась ставка за минувшие два года. В тридцать девятом, взвинченный чисткой и репрессиями, посредством которых отведена была угроза военного переворота, он решился без колебаний. Требовалась отдушина ему и народу. В случае поражения — новые отвлекающие тревоги для людей. В случае победы — прощение за все греховные и жестокие дела. Хотя вины за собой он никогда не чувствовал. Безусловно, брали больше, чем следовало. Но лес рубят — щепки летят. На местах работники НКВД наверняка давали волю своим фантазиям. Немало щепок полетело именно от них. Да… В любых, даже мирных, учениях допускаются естественные потери, что же говорить о войне. А он лично объявил войну решительную и беспощадную и своротил главных своих врагов. А справедливость во всем не удавалось обеспечить ни одному властителю.
Он понимал, какие черные страсти, выпущенные им из тьмы, бушуют внизу. Брат сажает брата, друг пишет донос на друга. Но они, эти невидимые сверху страсти, и были для него каменной опорой. Без тех страстей и боязни партия скоро превратилась бы в анемичную говорильню, не способную не только одолевать неодолимое, но и просто постоять за себя.
Временами мутило душу сомнениями и тревогой. И тогда он заставлял людей кричать еще громче: «Слава! Слава!» И сам верил в глубине души, что такая масса людей, одетых одинаково, не может притворяться. Он верил, что ведет их в правильный мир, где общее благо будет определяющим в оценке полезности каждой жизни. Но тот мир, как и всякая утопия, имел неясные, расплывчатые черты. Зато на пути к нему виделись четкие, зримые этапы: надо было иметь больше стали, хлеба, дивизий, танков и самолетов. Потом найдется и справедливость, которую он особенно жаждал в качестве истинного признания всех своих заслуг. Ощущение собственной мудрости не покидало его, но посмертная судьба тревожила. И он вновь и вновь хотел увериться в будущем, в том числе и своем.
