Он был, как она успела выяснить, давно женат. Но это, по всей видимости, не прибавило ему опыта. Скорее даже наоборот. Семейная жизнь и партийная дисциплина — вот что портит мужиков. Любовь на стороне для него не счастье, не подарок судьбы, а новое испытание, моральный урон, ответственность перед партией. Откуда возьмутся в таком разе интерес, уверенность, энергия чувств? Его надо завоевывать долго, терпеливо и не важно, какой ценой. Нерешительность мужскую можно победить двумя средствами: терпением и привычкой.
Выбрав для себя манеру поведения, Людмила повеселела и даже отодвинулась от Дмитрия Григорьевича. Он успокоился и стал следить за дорогой, точно хотел запомнить путь. Надежда, по-видимому, не произвела на него впечатление. И это тоже было ей на руку. Людмила мгновенно рассчитала, что Митя не из тех, кто предпочитает сверстницам зеленую молодежь. Да и на него эта самая молодежь не будет заглядываться. Людмила еще раз оценивающе посмотрела на Митю. Первое впечатление — крепости — усилилось. От невысокой фигуры, широких, чуть сутуловатых плеч веяло уверенностью. Да ведь пора уже, не юноша. Лицо грубое. Длинноватый нос положил предел тому, что когда-нибудь эта физиономия могла быть названа красивой. А мужчине это не обязательно. То, что недодала природа, завоевал он сам: властный взгляд маленьких, глубоко посаженных глаз, генеральский, отлично сшитый мундир. И звезда героя! Неужто в Финскую, откуда привезли больше гробов, чем побед? Да, кто как воевал. И была же еще Испания. Спросить — не ответит. Все секреты и секреты.
— Ты «Золотую Звезду» на Финской получил? — спросила она.
Павлов качнул головой, обронив одно только слово:
— Гвадалахара!
Людмила Павловна с мечтательным выражением раскрыла глаза.
— Как бы хотелось побывать в Испании, — сказала она. — Или хотя бы во Франции. При слове «Гвадалахара» представляю себе: горные хребты, мандариновые рощи, реки с прозрачной водой и над ними — вечно голубое небо.
Дмитрий Григорьевич вспомнил, с каким ужасающим скрежетом танки царапались по склонам, выбрасывая гусеницами пыльную щебенку. И солнце выжигало на броне масляную слизь.
— Ничего вечного не бывает, — буркнул он, будто боднув головой душный воздух кабины. — Я, например, опять в Гвадалахару без приказа не поеду. Осенью и зимой там слякоть и грязь. Одежда, одеяла не просыхают. Зато летом — что твоя Сахара. В танке сидеть трудно, словно тебя медленно зажаривают в духовке. Температура в броне шестьдесят пять градусов, дышать нечем, пот льет в глаза, мешает наблюдению. А надо еще стрелять и атаковать. Потому что враг тоже не молчит. Ему не легче нашего. А он лезет, воет и огонька подбрасывает. Там все противотанковое — и климат, и местность, и люди, — добавил он после некоторого молчания. — Рельеф — хуже не придумаешь. Скалистые холмы, узкие ущелья, каменистые рвы и овраги. Жиденькие оливковые рощи, где трудно укрыться. Маневр танков затруднителен.
