У Кольки Чапая стянуло губы от злости и несогласия.
— Разлетался, сука! — выдавил он, косо тянув вверх.
Людей в очереди прибавилось.
Больничные палаты размещались в двух приземистых домах, и мест не хватало. Но к этому притерпелись. И Людмила, как главный врач, радовалась тому, что к осени районная власть обещала начать ремонт. Она тут же забыла про самолет. А двухвостик покружился-покружился и улетел. Стало тихо. Людмила вдруг заметила, как быстро все переменилось в природе. Только вчера унялись дождь и ветер, пришло солнце. А кажется, ненастья не было вовсе. Вокруг разлилось зовущее тепло, и зелень мигом отозвалась. Еще утром виделся на ветках какой-то туман. И вдруг в одночасье развернулись листья берез и сочная зелень кинулась вдоль убегающего поля.
Из дома в дом в легком халатике прошла Надежда с градусниками. Людмила Павловна устроила ее медсестрой на неделю. Но она прижилась и продолжала работать.
Сойдясь с Иваном, она стала как бы совсем чужой. Людмила почти не общалась с ней на службе и дома разговаривала мало. Хотела, чтобы родители забрали как можно быстрее. Когда же Иван стал звать Надежду к себе, воспротивилась, неожиданно для самой себя.
— Хочешь крест поставить на своей жизни? — кричала она. — Иди! Обратного хода не будет.
Надежда заколебалась. И причина, по всей видимости, заключалась не только в теткиных возражениях. Иван тянулся душой и к Маньке Алтуховой. Это было видно и породило на селе новые домыслы и пересуды.
В общественном деревенском уважении Маруська нисколько не потеряла. Сперва спала с лица от оглушительной новости, когда вернулась с курсов. Но скоро опять раскраснелась, расцвела. Спокойствие вернулось к ней, не то, что у рыжей Верки, которая грызла ногти от злости и похвалялась убить городскую соперницу. С ней племянницу Людмилы и не сравнивали. Зато Маруське городская Иванова зазноба явно проигрывала. Так и спрашивали: чего он в ней нашел? Глазастая, тощая, как рогоз. Может, учености у ней больше, чем у Маньки. Зато одна бледность и глаза. А по деревенским меркам красота подразумевала румянец во всю щеку и ноги по ведру. В точности, как у Маньки Алтуховой.
Никто, конечно, Ивану не говорил, насколько тот прогадал, отказавшись от добротного Маруськиного пятистенка с баней и садом. Остался в своей развалюхе со старым осклизлым ледником и огородом, выходившим на Рясинское болото. Вот она, любовь-то дурная!
— А Маньке Алтуховой опять перевод пришел. На сто рублей, — сказала Меланья, ни на кого не глядя, но явно адресуясь к синевским жителям. Может, оттого, что Надежда рядом прошла.
