— Признаться, ожидал, что обрадуете очередным опусом о велогонщиках.
Заметив мое замешательство, пояснил:
— Читал вашу книгу и пожалел, что она вышла не у нас. Издатель, понимаете, должен следить за тем, что выходит не только в своем хозяйстве, но и у конкурентов.
Я сразу же почувствовал себя так, словно не раз встречался с этим человеком. Он расспрашивал меня о подробностях поиска, о характерах, о возможных сроках подготовки рукописи и, наконец, включил рычажок на неуклюжем, неполированном ящике.
— Алексей Георгиевич, зайдите, пожалуйста!
Через несколько минут в комнату проскользнул худенький человечек с лысым загорелым черепом и бесцветными бегающими глазками. Длинный, как у Буратино, нос смотрел задиристо — так и хотелось ткнуть этим носом в холст старинной картины.
— Вольнов, — тихо представился он.
— Наш заведующий редакцией. Думаю, ваше предложение по его епархии. Повторите вкратце идею.
Я повторил.
Вольнов слушал бесстрастно, и на его пустопочтительном лице я не уловил ни одного знака живого интереса. Но директора это не смущало.
— Стоит немедленно заняться этой книгой. Дадим автору срок до конца следующего года. Нет, до первого ноября. И пусть кладет на стол документальную повесть…
— Но я хотел художественную! Может быть, роман…
— А вы пишите, понимаете, как пишется. А мы пока договоримся о документальной. Там будет видно…. И не убеждайте больше, что о героике не пишут.
— Юрий Николаевич, но…
— Не спорьте, понимаете. Скажите лучше спасибо, что я нашел вам тему.
— Спасибо, — Вольнов сказал это таким тоном, что я подумал: если в редакторе автор обычно видит помощника и товарища по работе, то в Вольнове я отныне нажил по меньшей мере недоброжелателя.
В тесной каморке заведующего редакцией события развивались со скоростью, заданной в директорском кабинете, — через полчаса, не спрошенный больше ни о чем, я расписался в четырех экземплярах издательского договора.
Полное сознание того, что я взвалил на свои плечи, пришло лишь дома, когда остался сидеть с дочкой, а жена спешно и надолго отлучилась в прачечную.
Ужинали шумно. Раскутанная Ксюша кричала на кровати в жарко натопленной комнате, разметав свои крохотные кривые ножки по байковой пеленке. Я собирался рассказать, что и как решилось в издательстве, но Оксанка, истосковавшись по собеседнику за время одинокого сидения дома, говорила без умолку.
— Знаешь, Ксюша уже начинает разговаривать. Ну, может быть, и не совсем разговаривать, но понимает, во всяком случае, что я говорю. «Ксаночка, кушать будет». Она во весь ротик засмеется и так, знаешь, как бы изнутри: «Гыг-гы! У-гы!»
