Стихотворения | страница 43
Жаль юношу Илюшу Лапшина,
Его война убила.
За что ему столь рано суждена
Солдатская могила!
Остались письма юноши домой.
Их суть прекрасна.
А та, что не успела стать вдовой,
Его ждала напрасно.
Он был когда-то маменькин сынок
И перцу до войны не нюхал.
Но был мечтатель с головы до ног.
И вышел крепок духом.
И, вылетев из доброго гнезда,
Он привыкал к недолям.
И понимал, что горняя звезда
Горит над ратным полем.
А кто сказал, что с самых нежных дней
Полезней опыт слёзный
И что высокий дух всего верней
Воспитывают розгой?
В профессорской квартире, где он жил,
В квартире деда,
Бывало, сизой тучей дым кружил
И за полночь текла беседа.
Мы прямо в сад сигали из окна,
Минуя двери.
Я помню откровенность Лапшина,
Признанья в общей вере.
Вокруг весна, рассветная Москва,
Восторженные прозелиты.
Зарю поддерживали дерева,
Как тёмные кариатиды.
Здесь за глухим забором и сейчас —
Тишайший Институтский,
А в двух шагах, торжественно светясь,
Ампир располагался русский.
Здесь улицы и парки Лапшина,
Здесь жил он, здесь учился в школе, —
Но чёрной тучей близилась война.
И мы расстались вскоре.
Расстались. Как ровесники мои —
Навеки расставались.
И я не ведал о судьбе Ильи,
Покуда не отвоевались.
Прощай, Илья, прощай, Москва тех лет,
Прощай, булыжник Божедомки,
Больничный сад, где на воротах лев.
Весны блаженные потёмки.
Прощай и ты, рассветная звезда,
Подобная сияющему глазу.
И всё прощай, что прервалось тогда,
Жестоко, может быть, но сразу!..
1978
«Я рос соответственно времени…»
Я рос соответственно времени.
В детстве был ребёнком.
В юности юношей.
В зрелости зрелым.
Потому в тридцатые годы
я любил тридцатые годы,
в сороковые
любил сороковые.
А когда по естественному закону
время стало означать
схождение под склон,
я его не возненавидел,
а стал понимать.
В шестидесятые годы
я понимал шестидесятые годы.
И теперь понимаю,
что происходит
и что произойдёт
из того, что происходит.
И знаю, что будет со мной,
когда придёт не моё время.
И не страшусь.
1978
«Был ли счастлив я в любви…»
Был ли счастлив я в любви,
В самой детской, самой ранней,
Когда в мир меня влекли
Птицы первых упований?
Ах! в каком волшебном трансе
Я в ту пору пребывал,
Когда на киносеансе
Локоть к локтю прижимал!
Навсегда обречены
Наши первые любови,
Безнадёжны и нежны
И нелепы в каждом слове.
Посреди киноромана
И сюжету вопреки
Она ручку отнимала
Из горячечной руки.
А потом ненужный свет
Зажигался в кинозале.
А потом куда-то в снег
Мы друг друга провожали.
Видел я румянец под
Локоном из тёплой меди —
Наливающийся плод