— Кавказ предо мною, — сказал Холодовский. Он сохранял на сочных губах свою победительную усмешку, но я приметил, что северянин слегка оглушен обилием красок и звучностью этой горластой вольницы.
Мы вышли проститься с нашей попутчицей. Я с Холодовским несли чемоданы, Жека набросила платок на круглые пшеничные плечи.
Навстречу Эве шагнул мужчина среднего роста, в коричневом пыльнике. На озабоченном хмуром лице под круглыми золотыми стеклышками мерцали маленькие буравчики. На взгляд ему было лет пятьдесят.
Эва вскрикнула, словно его появление было для нее неожиданным. Потом она раскинула руки и заключила его в объятия. Мы торопливо попрощались.
— Зато люблю тебя одного, — со вздохом проговорила Жека.
— Не придуши его ненароком, — чуть слышно попросил Холодовский.
Но поезд уже застучал, загремел, Дербент растворился, пропал, исчез, а с ним исчезли супруги Фройде, и я привычно успел подумать, что вновь мелькнули чужие судьбы, как сложатся они — не узнаю.
Мы отдали должное коньяку, и Жека как будто прочла мои мысли. Она негромко произнесла:
— Всех не упомнишь. Были и не были.
Я возразил:
— Зависит от памяти.
Полковник авторитетно кивнул:
— Нет ничего ее важнее.
И, повернувшись к Жеке, добавил:
— Особенно если служишь в юстиции.
Жека окинула меня внимательным взглядом, потом осведомилась:
— Много в Баку у тебя знакомых? Или в Москве уже всех забыл?
— Полгорода, а может, и больше. Я никого не забываю.
— Какой ты общительный! Просто ужас.
Помедлив, спросила:
— Писателей знаешь?
— Конечно. Всех, кто марает бумагу.
— Поэтов тоже?
— Всех до единого. Я ведь и сам сочинял стишки.
Я обронил это признание со снисходительной усмешкой. Она означала, что я уже вырос из детских штанишек. Да, отдал дань почти неизбежному рифмоплетству. Был у московского драматурга в начале творческого пути естественный голубой период. Кто в своей юности не грешил?
Но Жека оставалась серьезной.
— А Шумского и Брона ты знал?
— Спрашиваешь, — сказал я небрежно.
Мы не были близкими приятелями, но сталкивались время от времени. И как иначе? Наш повседневный литературный пятачок был мал и тесен — все знали всех.
— Давно ты с ними свела знакомство?
— Да нет, не очень, — сказала Жека.
И помрачнела:
— Наша толстуха тут уверяла: друзей не бывает. Бывает. На удивление даже.
Да, они были неразлучны. Почти везде появлялись вместе. Длинный, худой, узколицый Шумский и плотный, всегда приветливый Брон. Это была несомненно тесная, но своеобразная дружба. Брон восхищался своим товарищем, Шумский его опекал, поддерживал и разрешал себя обожать.
