Говорят, что во время Второй Иракской кампании, именно в 6–ую секцию, в тот корпус Министерства Обороны (или 5-ую?), в открытое окно влетела американская самонаводящаяся ракета и раздолбала там все в мелкие клочья, надеюсь, что майора Рамадана там в том момент не было, хотя он был и зловредный, амбициозный, напыщенный индюк. Впрочем, такое определение можно было смело отнести ко многим иракским бюрократам средней руки, они как бы отыгрывались и на своем населении, и на нас, представителях другой державы, за все те унижения и собственную беспомощность перед молохом баасистского, саддамовского режима. Так мне кажется.
Что интересно, чем выше чиновник, тем более человечным он выглядел. Этот парадокс я для себя отметил еще тогда. Поэтому про Министров, или Замминистров иракских, с коими мне приходилось общаться, вести переговоры по разным вопросам, ничего дурного сказать не могу. Образованные, корректные, приятные люди были, но жутко усталые все как один, — видно, госслужба тогда была совсем не сахар и у них. Напыщенные дураки и в саддамовской иерархии имели мало шансов на карьерный рост. Это ох как справедливо во все времена и для любого народа, для любой корпорации — управленец должен быть умным, адекватным, лояльным, конечно, а все остальное приложится. Вот Майору Рамадану вряд ли светила серьезная военная карьера, потому что он был индюк и вел себя не всегда умно.
Арабские предприниматели, особенно поездившие-поработавшие в других странах, в США в частности, очень этим обстоятельством гордились и при любом случае переходили на ломаный английский, считая чуть ли не зазорным использовать «низкий» арабский в разговоре. Со мной этот проходило легко, все-таки английский у меня «первый» язык, как говорили в МГИМО («Первый» — это по которому сдаешь Госэкзамен, и который идет в диплом). Наряду с «первым» же арабским, конечно. Этот эффект сознательного отказа от родного языка я потом встречал много раз в Каире, в Морокко, в Эмиратах, и всегда с большим удивлением. Действительно, с какой бы стати, если иностранец разговаривает с тобой на твоем родном языке, переходить на откровенно слабый, неродной английский?
Первые мои попытки перевести разговор на арабский наталкивались на агрессивное непонимание, нарочитое отторжение. Потом я стал понимать, что, видно, это не только поза, но и некое глубинное противоречие в национальной самоиндентификации, когда принадлежность к более продвинутому «роду», «племени» (Америка, в данном случае), способствует развитию чувства самоуважения, гордости, позиционируется как более высокая ступенька в общественной иерархии, в общественном сознании. У нас, в России, это тоже было, да и сейчас бывает, хотя такого слепого «преклонения перед западом», как в годы СССР или ранней ельцинской России, конечно уже не наблюдается в массе.
