— Вот… у меня как будто бы все. Рейс понятен?
— Ясно!.. Понятно!.. — загудели дружно люди. А Воронков, переждав шум, сказал отчетливо:
— Задача ясна, товарищ директор!
— Тогда отправляйтесь. Курман Газизович, командуйте! — повернулся директор к Садыкову.
— Минуточку, товарищи! — остановил Воронков шевельнувшихся, шагнувших было людей и, взмахнув по-дирижерски рукой, скомандовал: — Ура!
Люди закричали «ура» весело, взволнованно. Их перебили частые, звонкие удары «вечевого колокола». Так целинники прозвали колесный барабан, подвешенный на «техничке». Частый звон означал: «Водители, по машинам!» Люди, окружавшие начальство, начали торопливо расходиться.
— Батюшки мои! Я корму-то в дорогу забыла купить! — всколыхнулась вдруг Марфа и побежала куда-то в сторону от колонны.
Корчаков захохотал, глядя ей вслед:
— Вот непутевая! С нами же автолавка идет. Вместе с Садыковым он пошел в голову колонны.
— Я долго вспоминала, на кого он похож, наш Егор Парменович, — сказала Квашнина. — Седые пушистые волосы, такие же усы, брови, как зубная щетка, и молодые глаза. Вспоминала, вспоминала и сейчас вспомнила! Вылитый Марк Твэн! Верно, похож?
— Марк Твэн? — переспросил Неуспокоев и секунду подумал. — Нет, по-моему, он похож на человека, который плотно пообедал и выпил двести. Этакий непромокаемый бодрячок!
Он нервно тер пальцами сухой и гладкий, как выточенный из кости, лоб, оглядывая колонну. Около машин царила суматоха, обязательная в последний перед отправлением момент. Тот забыл что-то, этому понадобилось перекладывать в кузове вещи, выкидывая их на землю, третий побежал кому-то что-то сказать, у всех нашлось неотложное дело, и все заметались, забегали.
— Вот теперь я верю, что пришла минута прощаться мне с Ленинградом, — сказал тихо Неуспокоев. — Прощание целинника с Ленинградом! — улыбнулся Чупров. — Исторический момент!
— Момент не исторический, но для одного из целинников, для меня, очень грустный, — серьезно и печально ответил Неуспокоев, с укором глядя на корреспондента. — Не знаю, не знаю, как я буду без Мариинки, без Эрмитажа, без Невского проспекта и невской набережной. И за «Зенит» не придется больше поболеть, — печально улыбался он.
— Вы любите Ленинград? — сочувственно спросил Борис.
— Разве можно его не любить? Господи боже мой, это такой город! «Люблю тебя, Петра творенье, люблю твой строгий, стройный вид!» — взволнованно прочитал Неуспокоев.
— Товарищи, так не хочется расставаться в такую минуту! — возбужденно сказала Шура. — Едемте вместе, в моей санитарке, Николай Владимирович?
