— Сиди свободно, — сказал негромко Уильям. — Держись так, будто ты всю жизнь ходила в этом платье.
— Мы не должны пробовать скрыться…
— Боже мой, — сказал Уильям, — он идет сюда. Говорить буду я.
Незнакомец поклонился. Чуть слышно щелкнули каблуки. Сьюзен напряглась, как натянутая струна. Этот звук был хорошо знаком — звук, присущий войне, отвратительный и жуткий, как стук в вашу дверь в полночь.
— М-р Кристен, — сказал незнакомец, — вы не подтянули брюки, когда садились.
Уильям похолодел. Он поглядел на свои руки — они спокойно лежали на коленях. Сердце Сьюзен бешено колотилось.
— Вы ошибаетесь, — быстро ответил Уильям, — меня зовут не Крислер…
— Кристен, — поправил незнакомец.
— Меня зовут Уильям Травис, и я не понимаю, какое вам дело до моих брюк.
— Извините, — незнакомец придвинул к себе стул. — А я утверждаю, что знаю вас: вы ведь не подтянули брюки, а все их подтягивают. Если этого не делать, брюки теряют вид, вытягиваются. Я далеко от дома, мистер… Травис, общество мне просто необходимо. Мое имя — Симмз.
— Мы понимаем ваше одиночество, м-р Симмз, но сейчас мы устали. А завтра едем в Акапулько.
— Чудесное местечко. Я только что оттуда — разыскивал друзей. Они где-то… Но я их найду, непременно найду. Что, леди дурно?..
— Спокойной ночи, мистер Симмз.
Идя к двери, Уильям сильно сжал руку жены. Она не обернулась, когда Симмз крикнул им вслед.
— Да, вот еще… — он помолчал и уже медленно произнес: — Две тысячи сто пятьдесят пять.
Сьюзен закрыла глаза, земля уходила у нее из-под ног… Но и ничего не видя, она продолжала идти на сверкающую площадь.
Они заперли дверь номера, а потом она плакала, и они стояли в темноте, и комната, казалось, удалялась от них. А где-то далеко, на площади, палили петарды, взрывались ракеты фейерверка, слышался смех…
— Проклятый наглец! — сказал Уильям. — Расселся, смотрел на нас, как на животных, курил свои чертовы сигареты, глотал свое пойло… Почему я не убил его сразу… — Голос его стал почти истерическим. — Он так обнаглел, что назвал свое настоящее имя. Шеф Сыщиков. И про брюки тоже… Конечно, надо было подтянуть их, когда я садился.
Автоматический жест этих дней, этого времени. Я так не сделал и выдал себя. Это заставило его подумать: вот человек, никогда не носивший брюк, он привык к военной форме будущего. Я готов убить себя за это…
— Нет, нет, это моя походка… Эти высокие каблуки, они виноваты… Наши прически, такие свежие… Все в нас необычно, неестественно.
