В кабинете начальника ООДП полковника Бондарчука сидели его замы: Ушкинцев, Зайцев и начальник отделения Захаров. Ушкинцев негромким, но чётким голосом докладывал о поступившей из КГБ информации о Юдине.
— В Комитете госбезопасности допускают, что Юдин может проникнуть в какое-либо из посольств, и прежде всего в посольство Финляндии. Поэтому нам предложено составить план превентивных мероприятий по предотвращению этого проникновения, — закончил Ушкинцев.
— Вот так обстоят дела, товарищи, — проговорил задумчиво Бондарчук. — Какие есть соображения на этот счёт?
— Выставить дополнительные посты по периметру посольства, Степан Корнеевич, — быстро сказал майор Захаров. — Принимая во внимание, что летом уже был случай проникновения на финскую территорию, эта мера теперь представляется первоочередной. Надо также установить на Метростроевской и Кропоткинской улицах скрытые посты из числа сотрудников отдела, переодетых в гражданскую одежду. Для связи выдать переносные радиостанции.
— Досконально изучить приметы Юдина по фотографиям и описаниям, — добавил Зайцев, — и работать на его опознание при подходах к посольству.
Бондарчук кивнул:
— Что ж, действуйте…И доложите в КГБ.
Захаров и Зайцев поднялись из-за стола.
— Степан Корнеич, ты что-то не в духе сегодня? — сказал Ушкинцев, когда Захаров и Зайцев покинули кабинет начальника отдела.
— Спал плохо… Видел во сне себя на фронте, всё было, как тогда, только я другой. Ребёнком себя увидел, хотя при мне и гранаты, и автомат… Бегу через овраги, сыро кругом, скользко, пожарищем тянет и мясом палёным. До сих пор чувствую запах… Рядом со мной бегут мои бойцы. Но они-то все нормальные, не дети, а я крохотный, как среди великанов каких-то. Они все начинают падать, падать, а я продолжаю бежать. И прибегаю в больницу. Огромная такая больница, вся белая и вся забрызгана кровью. И никого там нет, никаких раненых, никаких мёртвых. Только девушка стоит посреди этого больничного пространства, девушка в медицинском халате. Я смотрю на неё и отчётливо, словно прочитав её мысли, понимаю, что ждёт она наступления других времён, без боли, без смерти. Я чувствую, что ей нужна помощь, но я-то ничего не могу сделать, ведь я ребёнок, совсем младенец, хотя и с автоматом наперевес. Я младенец и поэтому ничего не понимаю в происходящем… И так невыносимо тяжело стало здесь, — Бондарчук постучал пальцем по груди. — Проснулся, полный жгучей тоски. Знаешь, прямо разрывает всего.
