Когда нервы сдавали, Юдин бежал в винный магазин, покупал пару бутылок креплёного вина и быстро возвращался в дом. Он ни разу не брился и не стригся со дня своего побега и уже изрядно оброс.
— Ты решил бороду отпустить? — спросила его однажды Светлана.
— Бриться лень, — проворчал он в ответ.
Она улыбалась ему и не замечала затаившегося в его вечно хмельных глазах страха. Она была счастлива присутствием мужчины возле себя, радовалась ежедневным соитиям и смотрела на него благодарным взглядом, ибо никогда прежде не была настолько полно удовлетворена сексуальной жизнью. Она не понимала, что Юдиным двигала не страсть, а жажда затеряться в женских объятиях, заглушить громким женским дыханием свои мысли, пугающие, жгучие, выворачивающие наизнанку. Он боялся оставаться наедине с собой, так как сразу погружался в пучину воспоминаний, снова и снова видел, как выстрел пистолета отбрасывал Тевлоева к дверце автомобиля, видел глаза Асланбека, чувствовал тяжёлый толчок пистолета в руку… Глаза Тевлоева были огромны, совсем не такие, как в жизни. Они заполняли всё пространство, весь мир. Юдин проваливался в них, растворялся. Они обволакивали его, пронизывали холодом, и он начинал мелко трястись, не в силах справиться с нервным напряжением.
Но это вовсе не было переживание о содеянном. Его состояние не имело ничего общего с раскаяньем. Это был просто шок, от которого он не мог никак отойти, шок от радикальной перемены жизни, шок от сознания того, что он из полновластного вершителя чужих судеб вдруг превратился в перепуганное животное, обложенное со всех сторон охотниками.
Чем дольше он оставался в доме Светланы, тем тяжелее делалось у него на душе. Иногда он целыми днями лежал и смотрел в потолок, в тысячный раз пересчитывая трещины в досках и точки ссохшихся мух.
Но едва Светлана возвращалась с работы, он оживлялся, становился деятельным, хватался за продукты, пытался что-нибудь готовить, громко и шумно говорил о чём-то и, конечно, тискал женщину без устали…
Ночами дом погружался в глубочайшую тишину. Акустика улицы была такая, что казалось, что проходившие мимо дома люди ходили по дому, разговаривали, кашляли, харкали. Временами это ощущение настолько захватывало Юдина, что он доходил почти до обморочного состояния.
Он устал от постоянного напряжения, устал ждать неожиданного развития ситуации. Он больше не мог находиться в ограниченном пространстве и с каждым днём, разглядывая в зеркале своё отражение, становился всё менее терпеливым…
