Негодяйские дни | страница 27



   - Мара! - рявкнул Такайра, вскочил, словно пружина выкинула его из кресла.

   В один прыжок оказался рядом с ней. Схватил за плечи, поднял, прижал. Её руки висели безвольно, голова склонилась на его плечо - словно неживую держал он в объятиях.

   Коршун давно уже не поднимал на нее руку. И вот теперь - пришлось. Он знал в ней эту неподвижность, когда душа сжималась в ледяной шарик, стекленеющие глаза не видели света, а речь не достигала ушей. Ударил по щеке, по другой. Сильно. Ещё раз, ещё... Бил до тех пор, пока в глазах не появилась искорка понимания. От следующего удара она отдернула голову. Одним движением вывернулась из его жестких пальцев, отпрыгнула в сторону, подняв плечи, светя зрачками, вздыбившись, как кошка. Бешеная кошка!

   Такайра отошёл, дёрнул шелковый шнур, вызывающий прислугу, снова сел в кресло. Смышленому парнишке с глазами, блестящими, как у мышонка при виде сыра, кинул монету и приказал принести пару кусков свежего сырого мяса и чистых полотенец.

   Мара задышала тяжело, со всхлипом - словно первый вдох сделала, вытерла кровь, струйкой стекающую из носа на белоснежную сорочку, с удивлением посмотрела на ладонь. Посмотрела на Такайру и как-то, совсем по-детски, спросила:

   - Умер, да?

   Он бы умилился, ей-богу, если бы не чувствовал, что она в любой момент может снова впасть в состояние, которое умный Садак называл ученым словом 'каталепсия'. Похлопал рукой по соседнему сидению, словно собаку подзывал.

   - Сядь рядом!

   В дверь постучали. Давешний парнишка проскользнул внутрь, неся на подносе темного дерева миску с двумя ярко-красными отбивными, кувшин с вином, стоящий в чаше с исходящей паром водой, и два стакана. Такайра взъерошил ему волосы, протянул еще монетку - вот, шельмец! Не просили - сам догадался!

   Мара тяжело опустилась в кресло. Беззлобным тычком в спину Такайра вытолкнул пацанёнка из комнаты и запер за ним дверь. Подойдя к столу, взял обе отбивные и приложил к бордовым щекам женщины. Положил её ладони на куски мяса, чтобы удерживала сама. Налил тёплое вино в стакан до краев, нашарил в кармане камзола один из запретных порошков жриц Пресветлой суки. Смешал с вином, поднес к её бледным губам. Заставил выпить до половины. Смотрел, как розовеют губы, как тонкие пальцы сотрясает мелкая дрожь. Да что же с ней такое! Кто она? Или - что?

   Коршун присел на корточки, разглядывая маленькое личико, упакованное в слои сырого мяса - картинка была бы смешной... но, кажется, ему было жаль её. Искренне.