Негодяйские дни - Мария Александровна Ермакова

Если есть стадо - есть пастух.

В. Цой

  В отсветах огня Такайра-Коршун казался древним демоном, поднявшимся из черных глубин. На его седых волосах оседала копоть пожара, который в считанные мгновения охватил деревеньку. Из единственного, оставшегося целым, строения - то ли сарая, то ли давно заброшенного дома, стоящего на отшибе, доносились завывания женщин и детей, согнанных туда и запертых по настоянию Мары. Этих она щадила.

  Такайра был расслаблен, но еще несколько минут назад его кийт рубил и полосовал, а неяркие серо-голубые глаза светились холодным блеском стали. Стали, созданной для убийства. После смертельной пляски, положившей всю мужскую половину населения, кроме одного, еще живого его представителя, Такайра хоть и держался с ленивым безразличием, был не прочь взять Мару прямо здесь и сейчас. Танец смерти всегда возбуждал его, подтверждая, что, несмотря на рудники Ариссы, он до сих пор жив. Жив настолько, чтобы дарить жизнь и смерть, и любить женщин.

  Мара на него не смотрела. Улыбаясь странной, полубезумной улыбкой она купала ладони в крови лежащего перед ней тучного мужчины, подносила их к лицу и умывалась еще дымящейся жидкостью, маслянисто блестевшей в отблесках пожара. И если сейчас Коршун был подобен демону, то Мара являла собой все безумие смерти. Она не пила кровь во время своих необычных ритуалов, хотя Такайра не удивился бы этому. Но ни разу не разомкнула она четко очерченных губ, чтобы влить в себя соленую теплую влагу, ни разу не высунула язык - узкий, горячий, иногда доводящий Такайру до забвения - чтобы слизнуть капли, жирно блестящие на пальцах. Ее рвано подстриженные пряди слиплись и должны были пахнуть тяжелым, спертым запахом чужой кончины. Такайра с трудом сдерживался, чтобы не подойти, не запустить пальцы в черную копну волос, не вздернуть Мару на ноги и не впиться губами в окровавленный рот, ощущая, как напряженная женщина расслабляется в его умелых, жадных руках.

  Толстяк издал последний хрип, задрожал и вытянулся. Кровь пропитала землю, но Мара, сидящая на коленях рядом с умершим, на это внимания не обращала. Смотрела на него, улыбаясь, и маской казалось ее узкое лицо с высокими скулами, прямым носом и чуть раскосыми бирюзовыми глазами. Такайра знал, что иногда они зеленеют, меняя цвет, и тогда изумруды с тех самых рудников, где он провел большую часть юности, не сравнятся с ними в яркости.

  За пять лет совместных путешествий по просторам Крирского шагганата Коршун видел Мару такой четырежды. Два раза она настигала мужчин в портовых городах Таласского залива. Третьего смерть в ее лице поцеловала в высокогорном селении, где этот почтенный господин доживал сытые годы в окружении домодчадцев и бесконечных стад тонкорунных овец. А четвертый умер только что у Такайры на глазах, и он до сих пор не знал, когда и каким образом эти люди пересекли ее жизненный путь, и за что заплатили такую страшную цену собственной кончиной?