Но д'Артаньян сумел уйти от вопросов, как от града навязчивой картечи и ускользнул от роя юных существ, вернувшихся под присмотром господина Менажа к своему обычному щебету.
Мушкетеру удалось укрыться в оконной нише, где он обнаружил Мари. Хорошо известно, что оконные ниши изобретены для политиков и для влюбленных. Политики устраивают там оперы, где превозносят глубину чувств, влюбленные — под взмахи ресниц и пожатия рук — дуэты.
У Мари при взгляде на д'Артаньяна все то же легкомыслие смешалось все с той же серьезностью.
— Случается вам подолгу размышлять, мой дорогой шевалье?
— Случается, мадмуазель.
— А я размышлять не люблю.
— Отчего же?
— Оттого, что мне нравится жить в тюрьме.
— Да, ко какая связь между размышлением и тюрьмой?
— Размышляя, вы без устали ходите по кругу все в том же тюремном дворе, который зовется нашим мозгом.
— Если мозг — это двор, то где ж тогда сама тюрьма?
— Тесная камера, где едва повернешься. Она называется душой.
— Остается еще сердце.
— О, сердце, это совсем иное!
— С чем же вы его сравните?
— Откуда мне почерпнуть сравнение? Война? Цветы? География?..
— Ну, скажем, война. Это особа, с которой я встречаюсь чаще всего.
— Прекрасно. Сердце — это кавалерийская атака.
— Какова ж ее цель?
— Выиграть сражение.
— Против кого ж это сражение?
— Против вас, дорогой д'Артаньян, против вас, который, как мне кажется, ничего не понимает.
— Против меня?
— Против тебя.
И Мари надула губки, но сделала это так своенравно и в то же время так нежно, что сама же первая расхохоталась.
— Д'Артаньян, вы любите меня всерьез, я не слепая.
— Мадмуазель де Рабютен-Шанталь, я никогда не осмеливался вам перечить, тем более сейчас, после того, что вы сказали.
Д'Артаньян говорил так почтительно, что Мари вновь прыснула со смеху.
— Ага! Вот он, ваш недостаток!
— Какой, мадмуазель?
— А тот, что вы не смеете мне перечить. Вы говорите мне о любви, если вообще о ней говорите, с невероятной почтительностью. Кто я такая, в конце концов?
— Вы… Д'Артаньян приготовился с обнаженной шпагой броситься в атаку, но остановился как вкопанный. Неожиданно на его пути встали бастионы. Этими бастионами были глаза девушки.
— Кто я такая?
— Молчу, мадмуазель. Д'Артаньян понурил голову.
— Да, да. Я Мари де Рабютен-Шанталь, мне шестнадцать лет, волосы с рыжеватым отливом, и я либо на суше, либо на море, я не на небесах, д'Артаньян. Нечего считать меня ангелом и тем более какой-то такой персоной. Меня не следует принимать всерьез.
