— Я ничего не говорил тебе про полет. Я сказал: мы уезжаем. Ты едешь со мной.
— В таком случае я согласен.
И верный Планше, не сомневаясь, что его господин потерял рассудок, но зная, что бывают случаи, когда безумцы доказывают свою правоту, бросился складывать вещи.
Два часа спустя освобожденный от балласта аппарат выпустил первые клубы дыма.
— Гром и молния! — воскликнул Пелиссон, — что если он и в самом деле полетит?
— Не этого ли вы добивались, а?
— Когда я встретился с солнцем, оно отбило у меня охоту к экспедициям.
— Не теряйте присутствия духа. Так высоко мы не поднимемся.
— Мне трудно расстаться с моей любовью к земле.
— Вспомните про Ла Фона.
— Ла Фон? Подлец! В путь!
И Пелиссон опустил рукоять медного рычага, регулирующего движение больших колес. Аппарат подпрыгнул. Планше схватился обеими руками за шляпу. Машина рванулась, продвинувшись на несколько футов и замерла.
— Невероятно! — воскликнул Пелиссон. — Летающий аппарат покатился!
— Сможет ли он продолжать путь?
— Разумеется. Позвольте, я займусь двигателем.
И Пелиссон склонился над трубками, испускающими горестное урчание.
Минуту спустя машина покатилась вперед, сея панику в Риме.
Первой ее жертвой стала собака. Но так как собака была бешеная и намеревалась покусать двух малышей шести и восьми лет, то это было доброе дело.
Священник поднял руку, желая благословить прохожих. Машина покалечила ему руку. Еще одна удача, ибо нечестивый патер поддерживал тайные сношения с еретиками и сопровождал благословения такой, например, речью: «Римские свиньи, Лютер скоро победит, и тогда я женюсь, наконец, на своей девке».
Третий акт провидения состоял в том, что аппарат раздавил молодого швейцарца папской гвардии по имени Кнапперграффенрингстурпельшвиртцхемелунгсбургер. Одержимый кощунственной идеей, пьяный вдрызг, этот несчастный намеревался в то самое утро уничтожить роспись Сикстинской капеллы, возжелав заменить ее художествами собственных рук.
Д'Артаньян невозмутимо продолжал путь.
Что же до Пелиссона де Пелиссара, то он не отрывал взгляда от мотора. Даже мать, внимающая первым крикам младенца, не ощущает подобной гордости. Однако плач новорожденного оборачивался рычанием, а молочко состояло из восьмисот литров пахучей жидкости.
Вы катясь из Рима, машина остановилась вновь.
— Это несущественно, — заметил Пелиссон, — время от времени ей необходимо перевести дух. У этого минерала из Оверни бывают капризы.
— А если б это случилось в воздухе? — осведомился Планше.
