Ведь для ребенка естественно интересоваться своим происхождением, разве нет?
Только утром отец произнес ежегодную проповедь – перед набитой церковью – о зле тривиального, что совпало с приездом Цирка, ставшего второй после великого врага, науки, мишенью для личного праведного гнева Пастора Фелпса. Все семьи прихожан – Биттсы, Пух-Торфы, Ядры, Малви, Гавсы, Хэйтеры, Харкурты, Оводдсы и миссис Цехин – внимательно слушали, как мой отец, окутанный паром дыхания, что смешивался с солнцем, струящимся через витражи, проповедовал с жаром, во весь голос. Мы с Томми, менее внимательные, чем остальные, втиснулись на заднюю скамью; мы ходили в дальний конец Тандер-Спите собирать конские каштаны с сучковатого дерева, которое дало обильный урожай, и наши карманы едва не лопались.
В Джадлоу имеет место быть некое безбожное событие, вещал пастве отец. Событие, которое – в глазах Господа – свидетельствует о грустных результатах до сего дня благодетельного года труда. Событие, которого следует избегать не меньше, чем аспида.
Прихожане мудро кивали.
– Волшебство здесь, в природе и сердцах наших, – торжественно возвестил отец. – Нам не нужны созданные человеком развлечения; чудеса вокруг нас, их дал нам Бог, и мы благодарим Его за это.
Я все это уже слышал ранее: про то, что пение птиц – Господня музыка для нас, а омары созданы для нашего питания и развлечения – стоит посмотреть, как они меняют цвет в кипящей воде и машут нам клешнями. Про то, что Бог думал о человеке, когда творил животных, – например, отправил верблюдов в пустыню, где они могут жить почти без воды и, таким образом, быть полезными иссушенным бедуинам, а львов – в джунгли, подальше от нас. Зачем, доказывал отец, смотреть на картину, если можно полюбоваться крылом бабочки? И так далее: он никогда не упоминал сам Цирк, но умудрялся поносить его каждым словом.
– Он там никогда не был, – прошептал мне Томми, пока мы шаркали под скамьей, доставая раскатившиеся каштаны, выпавшие из наших распухших карманов. – Откуда ему знать?
С моей стороны, придерживаться в сердце подобной мысли было бы еретично; тогда я только начинал сомневаться во всезнании отца, и каждый раз терзался угрызениями совести и стыдом. Но когда я, вернувшись на жесткую скамью, принялся полировать платком самый большой каштан и слушать продолжение и кульминацию праведного бубнежа Пастора Фелпса, я понял, что проповедь отца только подогрела мое желание рискнуть и отправиться в запретные земли Бродячего Цирка, чьи самые сладкие яблоки источали порочность.
