– Мы видели тебя на Фестивале Чертополоха, – отметила Роз.
– В старые времена, это была такая вроде как церемония посвящения, – поведала Бланш.
– Способ доказать, что ты мужчина.
– Хотите доказательств, детки? – бросил я, глянув на них в зеркало. – Вы их получите.
Весьма остроумный ответ, решил я.
По дороге в Ханчберг мы говорили об их генеалогическом модуле и чокнутой идее их матушки, связанной с каким-то телепродюсером по имени Оскар или Джек, который объявится у нее на пороге. Затем они попросили меня рассказать, как птицы переваривают жесткие зерна и почему так много ручных обезьян в городах, но почти нет в глубинке.
– Думаю, это дань моде, – выдал я. – Я перевидал их сотни в своей клинике в Тутинг-Бек.
– У тебя была клиника в Тутинг-Бек? В Лондоне?
– Точно.
– А почему уехал?
Ч-черт, подумал я, вспомнив макаку Жизель и миссис Манн.
– Ну?
– Потому что шестое чувство подсказывало: в Тандер-Спите я встречу двух самых желанных девушек во всей стране.
Они оценили и захихикали.
– И знаете что? Шестое чувство меня не подвело.
Они прекрасно танцевали. Настоящие эксгибиционистки. В Ханчберге куча любителей поглазеть. Мужчины и женщины – те, кто предпочитают наблюдать и комментировать. Близняшки крутились под большим зеркальным шаром, покачивая сногсшибательными задницами, и я чувствовал себя особенным. Особенным, потому что все пялились на них: парни восхищенно и с вожделением, девушки критично и с завистью. Близняшки танцевали для меня, и я чувствовал себя на миллион евро.
Позже я предложил:
– Поехали ко мне.
– Вдвоем? – переспросила Роз, пробегая красными ногтями по моему правому бедру.
– Вместе? – прошептала Бланш, покусывая мочку моего левого уха.
– Вдвоем, – ответил я. – Вместе.
Из-за того, что я чувствовал себя на миллион евро, мне казалось, что я двенадцать метров в высоту и три в ширину.
А Зигмунду – что он тридцать пять сантиметров в длину.
Я чувствовал себя маленьким и одиноким. На нашем полуострове в форме селедки стоял октябрь, и морозный воздух потрескивал от соли. Под бледным солнцем сверкали изморозью черепичные крыши, и голые, нагие деревья смотрелись силуэтами на фоне бурлящего моря. Никогда еще Тандер-Спит не выглядел холоднее или печальнее, и в душе я даже где-то радовался, что уезжаю.
– Господь проклял тебя! – крикнул мне вслед Пастор Фелпс, когда молчаливый мистер Пух-Торф стеганул лошадь и телега покатилась по скользкой булыжной дороге. – Тебе никогда этого не искупить! Вон! Отдайся проклятой столице, где столько порока, что его можно отскребать от стен!
