— Уверяю вас, вы меня не так поняли, дорогая…
— Тут и понимать нечего. И я тебе не дорогая. Я женщина честная. Хабибулин! — закричала она. — Хабибулин! Дрыхнешь, черт проклятый!
Из того же флигеля вышел заспанный Хабибулин, огромный мужчина в защитной рубахе навыпуск и в обрезанных валенках на босу ногу. Он молча уставился на Шалву Константиновича.
— Ты только погляди, что у нас делается! — бушевала супруга. — Наезжают тут всякие и еще обзывают. За ними ходишь, убираешь, а они обзывают. Весь двор загадили. Да я тебя, спекулянт паршивый! — дворничиха подняла метлу.
— Бросьте размахивать своим культинвентарем, — сказал Гогоберашвили. — Я уполномоченный «Кахетинминснабсбыта». Вы будете отвечать за насилие!
— Вот позову участкового, тогда узнаем, какой ты есть уполномоченный!
Встреча с участковым не входила в планы Гогоберашвили.
— У вас очень нервная подруга жизни, товарищ Хабибулин, — сказал Шалва Константинович. — Зачем поднимать на заре такой шум. Если человек на меня работает, я заплачу! Я же не колониалист! — И он положил в широкую, как лопата, ладонь Хабибулина десятку.
Супруг воинственной дворничихи небрежно сунул деньги в карман и, не поблагодарив Гогоберашвили, лениво поплелся домой.
Скандал во дворе подстегнул Шалву Константиновича. Он поспешил на Центральный телеграф. Ему не терпелось выяснить по телефону, нет ли томатного голода в Калуге, помидорного кризиса в Тамбове или овощного бума в Костроме.
В комнате ожидания переговорного пункта стоял вокзальный шум, перекрываемый голосами радиодикторш, рассортировывавших клиентов по кабинам. Дикторша выкликнула:
— Гогоберашвили, третья кабина!
Шалва Константинович закрыл за собой дверь. Он поднял трубку, но тут же положил ее. Только сейчас он отчетливо понял, что ему не удастся довезти помидоры до областного центра, что по дороге они превратятся в несъедобное месиво.
Он вышел на улицу. В Шебалинском тупике его поджидал разъяренный математик.
— Ты обманул меня, родственничек! — накинулся на него профессор. — Это помидоры не для детского дома!
— Чтобы я внуков не видел, если не для детского…
— А почему ты не сдаешь их?!
— Разве я виноват? Заболел кладовщик, — устало соврал Гогоберашвили. — У него прободение слепой кишки. Он лежит в палате номер сорок шесть!
— У тебя прободение совести! — взвизгнул профессор. — Я навел справки. Такого детского дома не существует. Я не позволю превращать мое жилище в перевалочную базу для спекулянтов!
